симулировали болезнь. В этом вам помогала ваша любовница Зося. Недаром Ян Францевич, раскусив вас, заявил: 'От симуляции до дезертирства — один шаг'. И вы этот шаг сделали, убив при этом старика Евсея. Я требовал вашего ареста, чтобы пресечь преступную деятельность и ограничить ее убийством одного человека. Но увы! Дорого обошлась людям непоставленная прокурорская виза. Прокурор пустил волка в овечье стадо. За эти годы, кроме Евсея, вы убили друга детства, Сашу Ершова, который спас вам жизнь на фронте. Вы убили мужа Светланы, оставив без отца маленьких детишек. Вы, фактически, убили свою сестру Валентину, и, наконец, собственную мать — советчика и пособника в ваших преступлениях…
— Не убивал я матери! — злобно зарычал Шилов и, ударившись лбом о толстое стекло письменного стола, потерял сознание.
Леушев и Невзоров переглянулись. Обрызгали из графина водой, и Шилов пришел в себя. Мутные от бессонницы глаза бесцельно блуждали по темным углам кабинета. Наконец, сосредоточились на чернильном приборе.
— Увести арестованного! — приоткрыв дверь, приказал Леушев.
Шилова увели.
Во второй половине дня Невзоров просмотрел все документы в папке Шилова. Ознакомился с протоколами допроса Светланы, Лучинского, Марии Михайловны. Перечитал письма Ершова, адресованные Светлане с фронта, и долго беседовал с Леушевым. Обмен данными о преступлениях Шилова в Великом Устюге и в Кошачьем хуторе обогатил следственный материал, и Леушев посмотрел на Шилова иными глазами. Невзоров тоже расширил свой круг познаний о Шилове.
Весь следующий день прошел в хлопотах, разъездах и встречах Невзорова и Леушева с потерпевшими и свидетелями.
С утра они побывали на кладбище. По пути заглянули на рынок. Купили цветов. Оставив машину у ворот кладбища, Леушев повел Невзорова к могиле Ершова. Остановились у оградки, Невзоров снял фуражку и в скорбном молчании поклонился бетонному обелиску с красной звездочкой на коротком шпиле. Открыв дверцу ► оградки, он подошел к обелиску вплотную и прочитал на
латунной пластинке, вделанной в бетон, надпись:
Гвардии капитан А. В.Ершов.
1922–1946 гг.
У подножья обелиска прямоугольная чугунная рама, опоясывающая свежий дерн, строго очерчивала могилу с четырех сторон. На дерне, помимо венков с выгоревшими на солнце черными лентами, лежали живые цветы.
— Кто-то заботливо ухаживает за могилой, — заметил Леушев и протянул Невзорову взятые на рынке цветы.
— Люди не забывают своих героев, Николай Евгеньевич. — Невзоров положил букет к обелиску. Уходя, еще раз поклонился: — Простите, Саша, что не смог вам помочь, — сказал он дрогнувшим голосом и, надев фуражку, закрыл за собой дверцу оградки.
После завтрака, в новом кафе на улице Ленина, Леушев увез Невзорова на милицейском катере в затон. Невзоров навестил Сидельниковых. Более часа беседовал с Марией Михайловной и Светланой. В машинном парке встретился с Лучинским и расспросил о причинах самоубийства Валентины. Походил с Леушевым на пепелище бывшего Кошачьего хутора с его почерневшей трубой и невыкопанной картошкой. Побывал у волчьей ямы и долго стоял у Черного омута.
Завершив таким образом командировку по делам 'давно минувших дней', Невзоров оставил Леушеву номер своего телефона, записал его номер и попросил сообщить дату начала судебного процесса. Леушев обещал держать связь с прокуратурой Великого Устюга, взял адреса потерпевшего и свидетелей из числа устюжан, предложенных Невзоровым.
Проводив гостя на вокзал, Леушев в тот же день закончил обвинительное заключение и дело передал прокурору.
***
Прошло еще две недели. На углу пересекающихся улиц, в двухэтажном деревянном доме, где когда-то размешался райком партии, в зале судебных заседаний собралось много народу Начинался процесс по делу Шилова. Его судила выездная сессия областного суда.
В десять утра ввели подсудимого. Он был в черных очках, без головного убора. Окладистая борода его еще сильнее побелела, словно ее осыпали зубным порошком.
Два милиционера, которые привели Шилова и усадили на скамью подсудимых, остались за его спиной и застыли в неловком молчании.
В зале зашевелились. Сдержанный шепот прокатился по рядам, и десятки глаз устремились на подсудимого.
— Старый уже, — кто-то сказал в среднем ряду.
— Какой старый? — возразили ему. — Двадцать второго года.
— А я его где-то видел.
— Не сидел же он все это время в подвале.
— Мерзавец… Сколько людей погубил!
— Хорошо, что поймали. Еще бы не одного прирезал.
К секретарскому столику поднялась немолодая женщина с прилизанными волосами и в длинной не по моде юбке. Женщина подула в микрофон и, постучав пальцем в ограничительную решетку, сказала:
— Граждане, прошу внимания.
Зал утихомирился. Секретарь проверила явку вызванных по судебным повесткам лиц, назвала общественного обвинителя Невзорова, потерпевших — Меньшенина и Щукину — и попросила на время удалиться из зала свидетелей: Авдотью Никандровну Хабарову, Марию Михайловну и Лучинского.
Когда секретарь произносила знакомые фамилии, черные очки поворачивались в ту сторону, где со скамьи поднимался человек, и Шилову не было стыдно. Очки ограждали его от суровых и колючих взглядов людей.
Но вот Шилов впервые увидел Авдотью Никандровну, остановившуюся у выхода, и мороз проскочил по его телу. Эта полная седая женщина так взглянула на Шилова, что он и в черных очках не выдержал ее взгляда и отвернулся.
Но более всего его поразил Меньшенин, сидевший в первом ряду с Невзоровым. Вместо молоденького паренька, каким представлялся Шилову этот потерпевший, он увидел солидного полковника, с доброй дюжиной орденских планок на широкой груди и опустил голову.
В переполненном зале не было ни одного свободного места. Шилов оглянулся, нет ли сзади еще знакомых людей. Знакомых, кроме свидетелей и потерпевших, не оказалось. Сидели чужие и в большинстве своем пожилые мужчины и женщины. 'Пенсионеры, дармоеды, бездельники!' — нелестно подумал о них Шилов и присмирел, закрыв ладонями прохудившиеся на коленях шаровары.
В зале снова зашевелились. Но шепот доносился уже с задних рядов.
— И что его заставило пойти на дезертирство? — как бы- размышляя вслух, проговорил парень в спортивной куртке, сидевший в предпоследнем ряду.
— Трусость, конечно, — ответила девушка с дамской сумочкой, не глядя на парня, который не надеялся, что кто-то ответит на его вопрос.
— Не только трусость, — возразил маленький старичок, с белой остренькой бородкой и в больших очках с двойными стеклами. — Трусость скорее побудила к дезертирству, а само дезертирство… — Он промолчал, потрогал клинышек бородки, поднял на Шилова очки и, усмехнувшись, сказал девушке: — Люди солдатами не рождаются. Это верно сказано. Мне кажется, если не посеять в душе ребенка благородных зерен защитника Родины, лавры героя не вырастут. Что посеешь, то и пожнешь. Так гласит народная мудрость.
— Позвольте, — вмешалась в их разговор пожилая женщина в старинном золоченом пенсне с цепочкой и вьющимися с проседью каштановыми волосами. — Насколько я могу судить о людях, вы, конечно, из бывших школьных работников?
— Допустим. Вы угадали.
— Что же вас сюда привело?
Бывшему шкрабу не по душе пришелся такой вопрос. Но честный и доверчивый взгляд женщины в
