гостинцы, отделив несколько душистых леденцов Валентине, которая не отходила от брата и с нежностью гладила его белые, как овес, волосы.
В сенях послышались шаги. С подойником вошла Татьяна Федоровна и с порога накинулась на меня с упреками:
— Это ты его, рыжий бес, сманил.
Я почувствовал неловкость перед товарищем и считал себя виноватым, потому что вместе ходили к осокорям, а наказали одного, Шилова. В школе я сказал учителю, что Шилов тяжело болен.
Вечером пришел Федор Петрович и, узнав, в чем дело, пригрозил матери судом за истязание подростка. Татьяна Федоровна расплакалась и дала слово Федору Петровичу больше никогда не трогать сына и пальцем.
— Ну и как? Сдержала слово? — спросил Невзоров, перевернув страницу.
— Не только сдержала. С этого дня начала нежить его, потакала ему во всем. Несправедливо брала под защиту в перебранках с Валентиной. Одним словом, наказание не принесло Шилову пользы. Мне кажется, так…
— И как повел себя Шилов после этой истории?
— Как бы вам сказать поточнее, — затруднялся Ершов, почесывая затылок. — В общем-то, он стал каким-то замкнутым, осторожным. Присматривался к людям. Часто угадывал, когда Федор Петрович вызовет его к доске, когда состоится драка между враждующими учениками и кто победит.
— Откуда ты все это знаешь? — спросил я его однажды.
Шилов промолчал. Как-то по дороге из школы мы
наблюдали за старушкой, которая выгоняла из огорода бодливую козу и не могла с ней справиться.
— Давай поможем бабке, — предложил я Шилову.
Оседлав животину, мы с торжеством выдворили ее на
улицу.
— Ой, спасибо вам, парнецьки! — благодарила старушка, закрывая калитку и провожая нас ласковым взглядом. — Дай вам бог здоровьича.
Шилов терпеть не мог чужого рогатого поголовья, но с любопытством следил, как та самая коза уже раздвигала рогами тычинник и настойчиво старалась проникнуть в другой огород, где была еще не убрана капуста.
— Ты смотри, что выделывает! 'Ну, проклятущее племя! — сказал Шилов и замедлил шаг, будто вспомнил что-то забытое и не решался высказать, ожидая более удобного момента. Наконец он поравнялся со мной и почти шепотом предупредил меня: — Знаешь, что, Саша? Вы проследите за своей черной козой. Она может завтра подохнуть…
— Я с подозрительностью заглянул в его быстро мигающие глаза:
— Откуда тебе известно?
— Во сне видел. Влас Иванович втащил ее на мост и прирезал.
Предсказание Шилова сбылось даже во времени. Придя с работы, отец увидел черную козу, которая забралась под ступеньки лестницы и стонала, как человек. Бедное животное залезло туда умирать. Пришлось прирезать.
Когда разделывали тушу, нашли в ней какую-то ржавую колючую проволоку. Отец считал, что проволока каким-то образом попала в веники, лежавшие под навесом, и рогатая проказница решила ими полакомиться.
— Саша! — вскочил со стула старший лейтенант. — Это дело рук Шилова. Не иначе. Закатал в хлеб колючку и дал проглотить.
— Не знаю. Может быть, — с неуверенностью сказал Ершов. — Но вершиной проницательского подвижничества стал случай, который поссорил нас и привлек к себе внимание следственных органов.
— Даже следственных? — удивился Невзоров. — Любопытно. Послушаем.
— Слободская красавица Дунька в Ильин день пошла на лесные вырубки за малиной и не вернулась. Два дня искали ее и не нашли. И если б не слободской пасечник Олекса, никто не узнал бы, куда девалась Дунька. Рядом с вырубкой находилось болото. В жидкой трясине, прозванной 'Черным омутом', он заметил Дунькину косынку, которая осталась на поверхности и, как живая шевелилась под струйками выходящего из глубины болотного газа.
Догадливые слобожане урезонили недогадливых. Дуньку-де зацеловал леший, а Дунька не снесла позора и кинулась в омут.
Накануне годовщины со дня ее гибели Шилов, залезая вечером на полати живо представил себе бросающуюся в омут обезумевшую красавицу, а ночью увидел сон, будто к ней на бережок спустился леший да так застонал, что листья посыпались с дремучих деревьев.
Утром, провожая в стадо буренку Шилов встретил меня и спросил:
— Хочешь настоящего лешего увидеть?
— Опять сон?
— Сон… Пойдешь?
— Пойду.
Отпросившись в ночное, мы взяли с собой отцовскую шубейку и окольными путями отправились к слободскому болоту. Увидев стожок сена на лесной опушке, мы забрались наверх, к стожарам, чтобы подождать рассвета, потому что леший должен явиться к водяной Дуньке на восходе солнца. Попотчевав друг друга полдюжиной деревенских поверий про нечистую силу, мы повернулись на спину и долго всматривались в ночное августовское небо. Большая Медведица опустила хвост — минула полночь. Сон смыкал ресницы.
— А если мы уснем? — зевая, спросил я Шилова.
— Тогда все пропало. Нельзя спать.
Восточная часть неба мало-помалу стала наливаться бледным румянцем. Редкие звезды начали меркнуть и постепенно терялись из виду. Сжимаясь от холода, мы сползли со стога и перепорхнули к Черному омуту, скрывшись в могучих лапах огромной ели. В лесу еще было темно. Как-то невзначай перед глазами с ветки снялась и зачирикала птичка. Ей отозвалась другая, и лес наполнился разноголосым свистом.
Начиналось утро. По верхушкам деревьев скользнули первые лучи солнца. В розовом тумане зашумели неспокойные осины. Все ожило, заговорило, задвигалось в ожидании чего-то необыкновенного.
— А что, если он не придет?
— Кто?
— Леший.
— Сейчас придет.
На дальних подступах к болоту затрещали сучья. Какое-то живое существо медленно подкрадывалось к болоту.
— Тише, — прошептал Шилов, — идет.
Мы уткнули головы в разостланную шубейку и перестали дышать. Страх овладел нами. В конце концов любопытство взяло верх. Мы приободрились, зорко вглядываясь в то место, откуда доносился треск сучьев и хвостами вихрился молочно-розовый пар.
Показалась человеческая фигура в белой рубашке, без головного убора и с тальянкой на плече. Пугливо оглядываясь, она подошла к омуту, бросила под куст тальянку и стала на колени.
— Глянь-ко, Миша, — прошептал я Шилову, — нечистая сила, а рожа-то чистая, что у человека.
Шилов хитро улыбнулся:
— Неужто не узнал? Это же Николка, слободской парень, бывший батрачонок помещика Тарутина. Молчи. Мы его сейчас разыграем.
Позже я узнал, почему Шилов, приглашая меня к слободскому болоту, был так уверен в появлении 'лешего'. Он слышал от матери, что Николка за лето по праздникам не раз приходил на восходе солнца к Черному омуту поклониться водяной Дуньке, а в Ильин день обязательно придет, и Николка пришел.
Николка сам испугался своей затеи проникнуть в загробный мир и заговорить с мертвецом. Рука его так и тянулась, чтоб наложить на себя крест… Но Николка все-таки удержал душу за крылья и раскрыл
