Семеновна видела Мишеньку, да не узнала.
— Не сказывай. Денежки у тебя водятся. Поживиться грабителю есть чем. Вон сколько картови-то свезла на базар.
Брови Татьяны Федоровны поднялись кверху. Она снова перекрестилась:
— Кто ж это, бабоньки? Господи! Владыка небесный… Может, какой из Устюга? Пособирал грибков, пособирал — да и на дорожку.
— Нет, девка, — возразила Клавдия Семеновна. — Это кто-то из местных. Может, беглец какой. Скрывается в лесу. Молочница Симка искала коз — так видела его с ношей веников на той же тропинке. Значит, не устюжанин — местный. Устюжанину веники ни к чему. В город не понесет.
Бабы в страхе переглянулись. Носы их повытянулись к бригадирше, которая дала волю болтливым подружкам, а сама замолчала. Высказывались догадки. Но все пришли к единому мнению, в том числе и Татьяна Федоровна, что бородач — беглый арестант. Но чей он — вопрос оставался открытым
Вечером, придя домой, Татьяна Федоровна с порога накинулась на сына и отчитала его по- своему:
— Ну, Мишенька, уморил. Без ножа зарезал. Заставил петь в волчьей стае чужую песенку. — Потом бросила на лавку платок и ткнула сыну в глаза. Не умеешь ходить в лес — сиди дома. И бороду убери к лешему.
Дальнейший разговор не обещал ничего хорошего Шилову. Он понял, что попался кому-то на глаза:
— Видели меня?
— Как не видели, дитятко? Бабы по всей опытной языки чешут, — и рассказала про Клавдию Семеновну и Симку-молочницу.
Провинившийся Шилов безропотно подчинялся матери и ни в чем не смел ей прекословить. Собрал бороду, перестал ходить в лес, согласившись с матерью, что еще одна такая встреча может заинтересовать Данилыча.
Первый день домашнего ареста после вольных лесных прогулок показался Шилову хуже каторги. Бесцельно шатаясь по горнице, он не знал, что ему делать, чем заняться. Пытался включить Москву — не было приема: сели батареи. В субботу мать принесла новые. Шилов онемел от изумления.
— Где ты их взяла?
— Там же. У Фаины, — нисколько не смущаясь, сказала Татьяна Федоровна, выставив на стол новенькие батареи.
— А если Данилыч вызовет опять на допрос?
— Не вызовет, дитятко. Он еще от того вызова не опомнился. Все ходит по опытной станции да оглядывается.
— Тебе бы, мама, участковым быть, — ухмыльнулся Шилов. — Ты бы навела порядок в опытной. Данилыч — разиня.
— Далеко, дитятко, кулику до Петрова дня. Да и не по мне эта собачья должность. Пускай мужики рты разевают.
Догадка Шилова, что на мать снова падет подозрение, оправдалось. Шилов знал Фаину с сорок второго года. Тогда у нее тоже случались пропажи, и она всегда показывала на одно и то же лицо.
А хватилась Фаина батарей в тот же вечер — и к Данилычу. Данилыч, самодовольно улыбаясь, попросил заявительницу вкратце изложить жалобу. Он любил исполнять свой служебный долг и выводить на светлую водичку граждан, покушающихся на общественную собственность.
Заявительница поставила в известность участкового об очередной пропаже батарей и просила помочь в отыскании похитителя.
— Кого подозреваешь? — последовал затверженный вопрос.
— Кого можно подозревать, как не Шилову, Данилыч?
Услышав знакомую фамилию, участковый высоко
поднял брови, собрав гармошкой мелкие морщинки на лбу, помрачнел и отодвинул блокнот:
— Спасибо, дочка. Ты сама с гражданкой Шиловой потолкуй. А я имел уже истинное удовольствие допрашивать ее.
— Я не милиционер! — с неуважением к офицерским погонам Данилыча отнеслась Фаина, округлив и без того круглые, как у рыбы, глаза.
— А я милиционер! — повысил голос Данилыч. — И знаю, что гражданке Шиловой батареи не нужны. До свидания, красавица. — На том дело и кончилось.
Шилов присоединил к приемнику новые батареи и с этого вечера не отходил от приемника. Он следил за развитием белорусской операции 'Багратион', начавшейся 23-го июня силами четырех фронтов. Однако 'рельсовая война' партизан больше интересовала Шилова. 'Где теперь отряд Яна Францевича? — с явной озабоченностью думал Шилов. — Где Зося? Жива ли она?'
17-го июля включил Москву и замер. Проходил парад партизанских соединений в Минске. Шилову очень хотелось услышать 'товарища Яна' или хотя бы Мачульского, Козлова, Павловского, наконец — легендарного Коржа-Комарова.
В эти дни он все же услышал о своем отряде. Светлана получила письмо от Ершова, который не давал о себе весточки почти четыре месяца. Из предыдущего треугольничка, полученного Светланой еще в марте, Шилов через сестру узнал, что Ершову присвоили первичное офицерское звание и назначили командиром взвода 82 мм минометов. Судя по кой-каким деталям, не вычеркнутым цензурой, он участвовал в разгроме Корсунь-Шевченковской группировки противника в составе 53-й армии. Но это было в феврале. Светлана получила новое письмо. 21-го июля в опытной проходил летучий митинг по поводу вступления советских войск на территорию Польши. Увидев в ликующей толпе Валентину. Светлана подбежала к ней.
— Письмо получила от Саши! — с радостью прошептала она Валентине.
Пока они шли от конторы к дому Свдельниковых, Светлана прочитала письмо, испещренное убористым почерком Ершова и раскинувшееся на четырех страницах. Ершов писал, что при форсировании Южного Буга ниже Первомайска он был ранен и находился на излечении в Кисловодске. В Храме воздуха на прогулке случайно встретил бывшего начальника штаба отряда майора Селезнева, вывезенного в 1943-м году в тяжелом состоянии на л Большую землю. Селезнев 'подремонтировался' и год командовал дивизионом на фронте. И вот опять ранение и встреча с Ершовым в Кисловодске.
Выписывались из госпиталей вместе. Селезнев взял Ершова в свой дивизион командовать батареей. Прибыли на формировку в район Оргеева, в Бессарабию. А впереди — Кишиневско-Ясская операция.
Более страницы Ершов отвел отряду Яна Францевича. Готовясь вместе с другими партизанскими соединениями к уничтожению крупнейшего моста через реку Птичь на линии Брест-Гомель, отряд Яна Францевича попал в ловушку карателей понес огромные потери. Погиб командир. Ранен начальник штаба. Повозка Сысоева, в которой ехала жена Лаптевича Зося с дочкой Алесей, схвачена немцами, и все трое повешены. Не пощадили даже маленькой Алеси. Иван Игнатьевич присоединил остатки отряда к бригаде Павловского.
— Спасибо, Светлана, — поблагодарила Валентина. — Для меня Саша как родной брат. — Она об этом сказала искренне, без притворства, потому что ставила Сашу Ершова выше своего брата, Шилова, который осквернил эту священную степень человеческого родства.
За ужином Валентина рассказала о письме Ершова. Лицо Шилова налилось кровью. Он бросил ложку и тихо побрел к своему логову. Мать проводила его каким-то болезненно-сочувствующим взглядом и ничего не сказала.
Всю ночь Шилов не спал. Часто вздыхал и произносил ни о чем не говорящее слово 'так'. Закрывая глаза, он неизменно видел перед собой то вздернутую на виселице Зосю, то мертвого Яна Францевича, прикрытого плащ-палаткой, то маленькую Алесю, которая называла его дядей Мишей, то Сысоева, раскачивающегося на ветру под перекладиной, и давился слезами. Почему он плакал? Зосю жалел? Нет. Он плакал потому, что перестал существовать его спаситель — партизанский отряд, где ему, Шилову, удалось пересидеть трудное время и остаться живым, когда гибли миллионы, где его считали человеком и откуда вывезли на Большую землю, в госпиталь… А теперь?
Бурная жизнь опытной станции тоже проходила мимо него. Он не видел ни зеленой, ни хлебной жатвы, не ощущал запаха бензина, не вдыхал испарений пота, которым обливались в непосильном труде
