свои.
К музыке я глух. Для меня она просто шум разной высоты и громкости. Я и раньше слышал, как Дел пела, готовясь войти в круг, но всегда воспринимал песню как набор разных звуков. Своеобразный шум. Какая-то форма обращения к богам или мечу. Песню жизни я не мог отличить от песни смерти. Пение – Северная привычка. У Терона она тоже была.
Но Дел продолжала петь и меч в ее руках начал оживать.
Сначала я в это не поверил. Лунный свет неверен: я подумал, что облака закрыли месяц и освещение изменилось. Но облака это были или нет, лунный свет отступал перед светом меча. Сияние клинка разбавляло лунные лучи.
Оно появилось на острие. Сначала легчайший проблеск света. Искра, стойкая и немигающая, вытекла как вытекает капля крови из пальца. Она забилась как пульс, словно дышала, а потом медленно поползла наверх, оставляя за собой такие же бусины, нанизывая ожерелье словно из кристаллов Пенджи. Нахмурившись, я смотрел, как капель становится все больше и больше, они замкнули цепь и обоюдоострый клинок засветился.
Пульсация. Слабый свет, сияние, вспышка… все гаснет и начинается снова.
Дел пела и клинок охватило пламя.
– Аиды, Дел… – я торопливо вскочил, неуклюже выпутываясь из одеяла и собираясь выбить из ее рук меч, но едва не растянулся на полу. Окончательно запутавшись в одеяле (акиви еще плескался в голове), я зашатался. В языках пламени ее лицо казалось мертвым.
Я уже подумал, что огонь охватит ее волосы, но обошлось без этого. Пламя не коснулось ее кожи. Языки цеплялись за клинок, облизывая острые края и застенчиво играя с рунами, а потом умерли, опали, когда ее песня сбилась. Дел не сводила взгляда с рун.
Я потянулся, но что-то в ее лице заставило меня отдернуть руку. Я уже давно мог безнаказанно касаться яватмы, потому что знание ее имени позволяло мне до определенной степени фамильярничать с ней. Я мог соприкоснуться с частью силы, которую Дел знала в полной мере. Однажды, по незнанию, до того, как Дел сказала мне имя яватмы, я схватился за серебряную рукоять с вечно меняющимися узорами и потерял кусок кожи с ладони. След держался несколько недель и постепенно исчез, но шрам в душе остался.
Из-за него и из-за глаз Дел я не стал касаться меча.
Последняя вспышка исчезла. Пульсация растворилась в лунном свете. Меч снова стал мечом и никто бы не сказал, что он скрывает магию.
Я перевел дыхание и облизнул губы.
– Такого я еще не видел.
– Я не хотела, чтобы ты это видел.
Жемчужно-розовый клинок загораживали свисающие с обеих сторон светлые пряди ее волос.
Я вздохнул, понимая, что излишек акиви притупил мои чувства. Испуг исчез, оставив во рту кислый привкус паники и головную боль.
– В аиды, чем ты занималась?
– Просила совета, – Дел встала, взяла из моих рук ножны Бореал и убрала меч. – Я разрезана.
– Разрезана? – я поднял брови и осмотрел ее. Ничего разрезанного я не заметил.
Она нахмурилась и пожала одним плечом.
– Разрезана… раздвоена… разделена, – она замолчала, чувствуя, что слова не передают того, что она хотела сказать. Хотя Дел хорошо говорила на Южном, правда с забавным акцентом, бывали случаи, когда различие в происхождении сильно затрудняло общение, сводя его почти на нет.
– Это называется путаница, – перевел я. – Ты запуталась.
– Запуталась, – эхом отозвалась она, – да, – она снова положила меч в ножнах на пол рядом с моим оружием, совсем близко к кровати, потом влезла на матрас, села и закуталась в одеяло. – Что мне делать?
Не часто Дел дает мне шанс что-то ей посоветовать и заданный вопрос подтвердил, что она действительно была в полной растерянности.
Я присел на край кровати.
– Это как-то связано с человеком, которого ты убила? Тогда, в круге?
Дел вздохнула, задумчиво глядя в стену.
– Да и нет одновременно.
– Он был один из налетчиков.
– Да, я помню его. Я помню всех, – она покачала головой, пытаясь отогнать воспоминания. – Сначала я думала, что ошибаюсь, потому что не могла поверить… но я не могла забыть их лица, хотя так хотела… слишком часто я видела их во сне.
– Даже собакам снятся сны.
Бледная попытка посочувствовать экспромтом. Дел даже не улыбнулась.
– А я и не хочу, Тигр. Я хочу помнить их, пока не соберу долг со всех.
Одна тонкая рука выбралась из-под защиты одеяла. Дел заткнула одеяло под колени и подтащила его поближе к подбородку. Робким, отчаянным движением она коснулась моего плеча, нашла старый шрам и начала гладить его.
– Было так приятно убивать этого человека, – сказала она.
Тон не соответствовал словам.
– Не настолько приятно.
Ее пальцы на секунду застыли, потом продолжили бессмысленное движение.
– Я принесла клятву.
– Я знаю. В клятве ты переборщила… и поэтому запуталась, – я поймал ее руку и сжал. – О чем ты спрашивала меч?
– Какой риск следует избрать.
Я нахмурился.
– Риск?
Дел засунула прядь волос за левое ухо.
– Если я пойду по следу Аджани, поиск может занять недели, месяцы, даже годы, – она сжала губы. – А у меня осталось не так много времени, прежде чем кого-то опять отправят по моему следу.
– А если ты поедешь на Север, чтобы предстать перед судом своих ровесников и учителей, ты можешь потерять след Аджани, – я кивнул. – Нелегкий выбор.
– Наоборот. Слишком легкий, – она высвободила руку, потянулась к своей шее и сняла что-то. Дел подержала вещицу в лунном свете – красно-коричневые кусочки янтаря на шнурке. – Я сделала это, – тихо сказала она, – десять лет назад. Сделала и подарила моей матери на день рождения.
Я вспомнил, как она снимала что-то с шеи мертвого Южанина и прятала трофей в кулак.
– Риск, – тихо повторил я. – Ты охотишься за Аджани – вчера, сегодня, завтра – а остальные будут охотиться за тобой.
Она убрала ожерелье.
– Я многим обязана своему ан-кайдину.
– И поэтому ты просила его совета, – в моей голове снова зазвучала ее песня и я опять увидел пылающий меч. – И что он сказал, баска?
– Ничего, – выдавила Дел и по бледной щеке скатилась слеза.
Мы были друзьями. Делили круг и постель, но во многом оставались чужими. Мы боялись лишний раз проявить свои эмоции. Каждому из нас так долго не нужен был никто кроме самого себя, что теперь мы не могли повернуть ключ и освободиться – говорить то, что хочется говорить и делиться тем, чем следует делиться. Северная женщина и Южный мужчина, рожденные жестокостью, созданные гневом, стремлением справиться с теми, кто попирал их, научились ничего не говорить о страхах, зная, что от их слабости эти страхи могут ворваться в их жизнь.
От вида плачущей Дел из моей головы вылетел дурман акиви. Теперь уже запутался я, не зная, что же предпринять: попытаться успокоить ее или оставить в покое, чего она так часто от меня требовала.
Аиды, ну как мужчине разобраться?
