– Не могу.
У меня хватило выдержки не настаивать и сменить тему.
– Мы могли бы удрать отсюда на жеребце и вернуться обратно на Юг. Мы могли бы просто забыть обо всех этих воках и кровном долге, и кровном даре, и обо всех этих штуках, которые доводят тебя почти до безумия локи,
– я улыбнулся, оценив красоту фразы, но Дел только нахмурилась. – Мы могли бы снова стать танцорами мечей, живущими свободой круга.
Дел высвободила свои ладони.
– У меня нет свободы. У меня есть долг.
Что-то переполнило меня, что-то вроде осознания и разочарования, и вырвалось наружу.
– Знаешь, я думаю, что Гаррод прав! Гаррод прекрасно в тебе разобрался, гораздо лучше чем я, – я смотрел на нее с яростью. – Аиды, Дел… ты когда-нибудь думала о чем-нибудь другом? О чем-нибудь? Тебе когда-нибудь приходило в голову, что в мире есть еще что-то кроме необходимости преследовать и мстить? – лицо Дел не изменилось. – Ты когда-нибудь задумывалась, что будешь делать, когда закончится история с этим вока? Ты задумывалась, что будешь делать после суда? – я покачал головой. – Нет. Ты идешь прямо по своей дороге и тебе даже в голову не приходит посмотреть по сторонам. Ты как лошадь, которая прожила всю жизнь с затянутым поводом, а когда повод отпустили, не смогла повернуть голову. Частично из-за боязни, но это не главное. Она не может заставить себя расслабиться и снова стать лошадью.
Я никогда не видел такого выражения лица и таких глаз у женщины. Аиды, да и у мужчины тоже. Боль и ярость, неверие, негодование, осознание и вдобавок только что принятое решение. Я видел как Делила строила передо мной стену, кирпич за кирпичом, ряд за рядом. А закончив, замазала все щели, чтобы убедиться, что никто через эту стену не проберется. Когда стена была построена, Дел потянулась за своим самым беспощадным оружием.
– Ты любишь меня, – сказала она.
В этот момент слова ничего не значили. Я прислушивался к ее голосу и не мог понять, что происходит. Передо мной стояла та же яростная Делила, но гнев ее был мягким, непонятным. Это был лед, а не жар. Мне стало нехорошо. Нехорошо глубоко-в-кишках. Неужели вот так все закончится? Я медленно, глубоко вздохнул.
– Я спрашиваю тебя, почему… сейчас, теперь, когда ты сделала так много, чтобы превратить себя в танцора из женщины, ты решила обратиться к женскому оружию?
Лед дал трещину. Она не ожидала такого вопроса.
– Оружию…
– Оружию, – твердо повторил я. – Ты достала его, а мне полагается поджать хвост? Мне полагается упасть на спину как собаке и подставить живот под удар? Или ты просто решила сделать меня евнухом, чтобы я был еще хоть на что-то годен?
Даже ее губы побелели.
– Значит вот что ты об этом думаешь.
– Я думаю, что это твои мысли.
Дел дышала прерывисто. Одной рукой она зажала рот, а второй вцепилась в свою шерстяную тунику.
– Тигр, – выдавила она, – помоги мне…
Я медленно покачал головой.
– Если ты хочешь, чтобы я обнял тебя будто ничего не случилось – нет. Потому что кое-что случилось. Если ты хочешь, чтобы я успокоил тебя, сказал, что все в порядке, все забыто… нет. Потому что все не так. Тебе пора понять, что не каждый может позволить себе быть таким целеустремленным как ты. Не каждый может отрезать от себя куски, потому что это делает жизнь, которую он выбрал, легче, – мне хотелось коснуться ее, но я сдержался. – Не каждая, – тихо сказал я, – может заставить себя быть кем-то, кем она не является, хотя даже ее совесть запрещает ей делать это.
– Совесть…
– Я видел тебя с Массоу. Я видел тебя с другим детьми. Только с ним и только с ними я видел другую Дел.
– Другую, – горько сказала она. – Мягкую, добросердечную, глупую… Сладкая, нежная душа, какой многие мужчины хотят видеть свою жену.
– Некоторые да. На Юге может даже большинство. И иногда я задумываюсь, какой была бы моя жизнь, если бы ты была другой женщиной, – я пожал плечами. – Но я не хочу изменять тебя, Делила. Не хочу, чтобы ты была другой. Ну может быть немного… совсем чуть-чуть, чтобы лошадь могла распрямить шею и снова стать лошадью, – я наконец коснулся ее. Я потянулся и положил ладонь на ее правое плечо, сжав пальцами напряженные мышцы. – Я не хочу чтобы ты была мягкой. Но и не такой твердой. От этого ты рассыпаешься.
Дел дрожала.
– Ты не знаешь… ты не понимаешь… ты не можешь знать, каково это… – она сдержалась, закрыла на минуту глаза и взяла себя в руки. – Ни один мужчина, особенно Южанин, не поймет, как это тяжело.
– Нет.
– Ни один мужчина не поймет, каково быть женщиной от природы и мужчиной по профессии.
– Нет, баска. Не поймет.
– Ни один мужчина не знает, каково смотреть на то, как убивают мать, отца, сестер, братьев… а потом тебя насилуют и унижают… и при этом ты чувствуешь себя вещью, лишенной имени, души… – она снова запнулась, пытаясь справиться с дрожью. – Ты не можешь понять, каково это… Знать, что каждый мужчина, который видит тебя, хочет тебя. И тебе нужна не ты как человек, а твое тело, потому что это польстит ему… Ты не знаешь, Тигр, каково чувствовать как мужчина насилует тебя глазами, если не может сделать это физически. А ты уходишь и тебя выворачивает.
Я собрал все силы, чтобы заговорить.
– Нет, – сказал я. – Я этого никогда не испытаю. Но я знаю, что если ты будешь нести вину и горе вечно, ты станешь чудовищем. Ты потеряешь остатки человечности. Ты будешь триумфом Аджани.
К Дел вернулась улыбка.
– Этого не будет, – изумленно сказала она. – Это не навсегда. Только до тех пор, пока я не убью его. Пока Аджани не будет мертв.
Не решаясь заговорить, я откинул с ее лица прядь светлых волос, думая при этом: «Бедная моя Делила… тебе еще так многому нужно научиться».
28
Я услышал Гаррода раньше чем увидел. Бусинки в его косах зазвенели сначала тихо, а потом громче. Немного нахмурившись, я отвернулся от Дел и увидел, что выражение лица Северянина точно копировало мое.
– Твоя лошадь расстроена, – сказал Гаррод.
Я поскреб щетину.
– Надо думать, он сам тебе об этом сказал.
– Не так многословно, конечно, – Гаррод был занят своими мыслями и не улыбнулся. – Его здесь что- то беспокоит.
Дел покачала головой.
– Жеребца Тигра всегда что-то беспокоит. Это часть его, – она помолчала, – обаяния.
Гаррод пожал плечами.
– Я не знаю какой он обычно, но сейчас что-то заставляет его нервничать. Он хочет убежать отсюда.
– Понимаю, – глубокомысленно изрек я. – Но вот что мне понять трудно, так это почему он не сообщил
