что Мехмет и его спутники упали на колени и низко склонили головы, а потом наклонились вперед так, что лбы коснулись песка. Выражение глубочайшего почтения; такого мы не заслужили. Все застыли на песке. Из-под назатыльников, защищавших кожу от солнца, спускались тонкие седые косы. Все женщины? Поспорить я бы не согласился. Да и как определить, если с ног до головы человек укутан бурнусом и вуалью?
Мехмет нараспев произнес монотонную речь и тут же получил ответ гнусавым пятикратным эхо. Каждый приложил ладонь к песку, поднимая облачко пыли, и пальцами нарисовал через весь лоб ровную линию. Когда они подняли головы, кристаллы Пенджи, прилипшие к коже, засверкали в лучах солнца. Четыре женщины и старик, решил я. Шесть пар темных пустынных глаз встретились с голубыми и зелеными.
И я вдруг почувствовал себя чужим. Сам не знаю почему, но мне стало неуютно. Глядя на этих Южан, я осознал, что не имею с ними ничего общего. Я был совсем другим. Какая бы кровь во мне ни текла, ни капли ее не принадлежало акетни Мехмета.
Я поерзал в седле. Дел молчала. Мне стало интересно, о чем она думала, так далеко от дома.
— Вы пойдете на дарение воды, — тихо сказал Мехмет.
— Дарение? — я удивился не меньше, чем Дел.
— Вы пойдете, — повторил Мехмет, и другие торопливо закивали и пригласили нас жестами.
Они казались людьми безвредными — я не заметил никакого оружия, даже обычных ножей — и мы с Дел, обменявшись взглядами, уважительно приняли приглашение и соскочили с лошадей. Я подвел жеребца к ближайшему фургону и привязал его к колесу. Дел пришлось завести кобылу за фургон и оставить ее там.
Мехмет и его акетни, во всем стараясь выразить нам свое почтение, окружили нас и отвели к самому последнему фургону, где нам предложили подождать. Потом Мехмет и другой мужчина откинули складки ткани, прикрывавшей вход в повозку, и вошли внутрь, вежливо разговаривая с интерьером. Через несколько минут фургон исторг странный груз: древнего, иссохшего человека, завернутого в серо-голубой бурнус, одетый поверх легкой белой мантии.
Мехмет и его спутник очень осторожно вынесли старика, подчеркивая его хрупкость своим повышенным вниманием. Остальные Южане тем временем вытаскивали из фургонов подушки, веера из пальмовых листьев, ставили временные навесы от солнца. Старика устроили на подушке и над его тюрбаном натянули легкую ткань. Мехмет опустился перед ним на колени с одной из фляг и тихо заговорил.
Я за свою жизнь встречал достаточно шукаров, шодо и святых, не говоря уже о танзирах в преклонном возрасте. Но никогда еще не видел я человека настолько старого. И с такой жизнью в глазах.
Волосы на затылке поднялись. Кости заныли.
Мехмет продолжал бормотать, время от времени показывая то на меня, то на Дел. Слов я не понимал, но было ясно, что он рассказывал о своих приключениях начиная с того момента, как покинул акетни. Я вспомнил свой категорический отказ искать караван ночью. У меня, конечно, были на то причины, то теперь, взглянув в яркие черные глаза древнего старика, я почувствовал угрызения совести.
Я перенес свой вес на другую ногу, чтобы отдохнуло больное колено, и обменялся взглядами с Дел. Она не хуже меня почувствовала, что старик оценивает каждого из нас, сопоставляя увиденное с рассказом Мехмета. Если он только скажет, что я…
Нет.
Мехмет сказал. Мне этого слышать не хотелось.
Как и остальные, старик носил тюрбан. Полоска ткани, обычно скрывавшая лицо, складками висела под подбородком. Темное пустынное лицо было таким морщинистым, что напоминало смятый шелк. Впалость вокруг рта выдавала отсутствие зубов. Старик сгорбился на подушке, изучая то меня, то Дел, и внимательно слушая человека на несколько десятилетий моложе его.
Дед? Вряд ли. Скорее прадед.
В конце концов Мехмет закончил. Потом он низко поклонился и предложил флягу старику.
Дарение воды. Все Южане опустились на колени. Дел и я, заметив это, едва не последовали их примеру, но вовремя вспомнили, что для акетни мы были чужаками и наше вмешательство в ритуал, даже с лучшими намерениями, могло быть воспринято как оскорбление. А неприятностей нам и без этого хватало.
Мы ждали. Потом старик положил свою жилистую, слабую руку на флягу Мехмета и что-то тихо пробормотал. Я решил, что это было благословение, а может слова благодарности.
Мехмет налил немного воды в дрожащие, сложенные чашкой ладони. Старик развел пальцы и струйки потекли между ними, капая на песок. Когда упала последняя капля, старик легко коснулся песка, словно шлепнул ребенка.
Я не знаю, что он говорил, но все слушали восхищенно и шумно вздохнули, когда пальцы оставили на лбу ровную полоску.
Ничего особенного, но я не мог оторваться. Я смотрел на складки. На линии. На глубокие морщины, забитые мокрым песком.
— Тигр? — тихо позвала Дел.
Я не мог отвести глаз от старика. Худые руки медленно начали двигаться, и мне казалось, что каждым движением они пытались оживить во мне то, что выжег своим присутствием Чоса Деи. Кожа сразу начала чесаться, внутренности медленно леденели…
Мне нужно выбраться отсюда…
Складки, линии и морщины.
— Тигр? — повторила Дел.
Мне нужно выбраться отсюда, пока старик меня не обнаружил…
Я поднес руку к лицу, проследил пальцами шрамы песчаного тигра. Складки, линии и морщины. Не говоря уже о четырех глубоких полосах, проходящих через щеку.
Старик улыбнулся. А потом он начал смеяться.
Стемнело. Мы сидели кругом, старик отдыхал на своей подушке. Все наконец-то сняли вуали и мы увидели очень похожие остроносые Южные лица, светлевшие каждый раз, когда на глаза им попадалась фляга с водой. Я был прав, успокаивая Дел: эти рожденные в Пендже люди привыкли ограничивать себя в воде и запросы их были невелики. Это отражалось на их внешности.
Мы пустили по кругу флягу, каждый сделал глоток, потом передали кумфу и хлеб и каждый откусил по куску. Должные ритуалы были исполнены и люди начали тихо переговариваться.
Мехмет сказал, что все они были родственниками. Такими были все акетни, объяснил он, они объединяли людей одной крови и одной веры. В своем акетни Мехмет был самым молодым и теперь, пока он не найдет женщину, которая согласится стать его женой, у старого хустафы не будет новых родственников.
— Ху… кого? — не понял я.
Мехмет отличался завидным терпением. Он объяснил, что хустафой назывался старейшина племени. Отец акетни. Хустафа был в каждом акетни, но их был особенный.
Ну конечно, всегда так.
Их хустафа, продолжил он, зачал трех девочек и двух мальчиков с женщиной, которая давно уже мертва. Они, в свою очередь, зачали других детей, но никто не захотел остаться в акетни. Двое умерли в сезон лихорадки, трое других просто ушли.
Мы с Дел переглянулись.
Ушли, с нажимом повторил Мехмет. Они покинули их акетни в поисках порочной жизни.
Разумеется. Жизнь вне акетни — и вообще-то любой группы последователей той или иной религии — всегда считается порочной. Тут удивляться нечему.
Аиды, как же я ненавижу слепую веру.
Все акетни были очень маленькими. В них входили по семь человек, не больше, и только один мог быть достаточно молодым, чтобы зачать. Мехмету нужна была жена.
Я посмотрел на Дел. Мехмет посмотрел на Дел. Все в круге посмотрели на Дел.
