капиталист, или просто за то, что вы поляк. Они называли нас «контрреволюционерами» в прошлую войну, – ответил майор.
Воцарилась тишина.
– Интересно, как долго мы просидим в этой грязи? – разорвал тишину чей-то недовольный голос.
Мы вытерпели четыре дня, а потом нашему терпению пришел конец. Когда советский комиссар (теперь мы знали, кем был офицер, беседовавший с нами) приехал утром, чтобы продолжить допросы, мы подняли бунт. Он позволил нам вычистить свинарник и настелить сухой соломы. Какое это было блаженство!
Шесть дней продолжались допросы. Утром комиссар приезжал на машине, нас по очереди под охраной проводили к нему в комнату, мы отвечали на вопросы о прошлой жизни, а он сверял их с ответами, которые мы давали на предыдущем допросе. Он вел себя вежливо и иногда даже предлагал покурить. Нас ежедневно кормили и давали горячий кофе. Но на все наши требования относительно освобождения он неизменно давал ответ: «После того как будет покончено с формальностями. Это не займет много времени».
На шестой день, когда меня привели на допрос, комиссар повел себя несколько иначе.
– Ваш случай рассматривался в штабе. Читайте, – сказал он, бросив мне несколько машинописных листов.
Это было обвинительное заключение, в котором говорилось, что я действовал вопреки интересам «дружеской Советской армии», подстрекал своих подчиненных уничтожать военную аппаратуру, которая должна была быть передана в целости и сохранности в руки советских военных представителей. Далее следовало, что я действовал как «реакционер», осуществляя враждебные действия против Советского Союза.
– Вы признаете себя виновным? – спросил он, когда я закончил читать документ.
– Конечно нет! Что касается аппаратуры...
– Даю вам день на размышления, – прервал он меня. – В противном случае мы примем свои меры.
Остальным польским офицерам были выдвинуты аналогичные обвинения. Мы обсудили новые обстоятельства, и впервые была высказана мысль о побеге. Однако майор был категорически против подобной идеи.
– Они, вероятно, хотят сделать нам предложение и таким способом пытаются оказать на нас давление, – предположил он.
– Какое предложение?
– Работать на них. Вероятно, они уже подумывают о формировании польской армии, армии польских коммунистов. Если все так, как я думаю, то я первым приму их предложение, – заявил майор.
– Вы, пан майор? – удивленно вскричал один из нас.
– Ну да, я, – спокойно ответил майор. – Оттуда будет намного проще сбежать, чем отсюда, где нас стерегут день и ночь.
Однако никаких предложений не поступило. Допросы, последовавшие на седьмой и восьмой день, проходили по новой схеме. Когда меня привели к комиссару, он резко спросил:
– Признаете себя виновным?
– Нет, не признаю, – так же резко ответил я. Повернувшись к охранникам, которые привели меня на допрос, он сказал:
– Попытайтесь убедить его, – и повернулся ко мне спиной.
Один из солдат ударил меня в грудь прикладом. Когда от удара я откинулся назад, второй сильным пинком вернул мне равновесие. Затем опять удар и пинок.
– Вы признаете себя виновным? – спросил комиссар, не повернув головы.
– Нет, не признаю. Вы чертовы сукины дети! Вы больше...
От удара прикладом в зубы я упал и потерял сознание. Когда я пришел в себя, комиссар, с отвращением глядя на мое окровавленное лицо, приказал охране отвести меня обратно в свинарник.
– Не выношу вида крови, – сказал он мне вслед.
Закрывая за мной дверь сарая, солдат, ударивший меня в лицо, дал мне папиросу.
– Чего ж ты такой глупый, – дружелюбно проговорил он. – Почему не сказал, что виноват? Мне бы тогда не пришлось тебя бить. Мы все равно вас расстреляем, так зачем мучиться?
– Расстреляете нас, но почему? – пробормотал я разбитыми в кровь губами.
– Приказ, дурачок. Ничего не поделаешь, приказы надо выполнять, – улыбаясь, ответил он.
В этот день после допросов все вернулись в свинарник избитыми. На девятый день нас избили так жестоко, что некоторых принесли после допроса: сами они не могли идти. В тот вечер, когда комиссар уехал, дружески настроенный ко мне охранник протолкнул через щель в свинарнике несколько папирос. Мы были поражены. Он был одним из тех, кто особенно жестоко избивал нас во время допросов.
– К чему бы такое великодушие? – задал вопрос один из нас.
– Хочу, чтоб вы побаловались напоследок. Сегодня ваша последняя ночь, – ответил солдат.
– Что вы имеете в виду? Вы хотите сказать, что утром нас выпустят?
Солдат расхохотался.
– Да, да! Вы будете абсолютно свободны. Свободны от волнений и допросов, свободны «вернуться к своему Богу», – процитировал он и, ударив себя в грудь, с гордостью добавил: – Видите, я все знаю о вас, реакционерах, и о ваших богах. Советские солдаты люди культурные. Вы будете молиться? – Все это он проговорил нам в щель между бревнами.
В свинарнике повисла тишина.
– Давайте! Молитесь! – вдруг заорал он. – Молитесь, потому что завтра вас расстреляют!
Он с любопытством смотрел на нас в щель, ожидая увидеть реакцию на свои слова.
Мы молчали.
Мы были ошеломлены. Мы были не в состоянии ни двигаться, ни говорить. С разочарованным видом он отошел от сарая.
Какое-то время мы просидели не проронив ни звука.
– Я не собираюсь ждать, пока меня зарежут, словно свинью! Я хочу рискнуть! – вскричал капитан, нарушив нависшее молчание.
– Заткнись, дурак! Хочешь, чтобы они тебя услышали? – прикрикнули на него.
– Думаете, они действительно собираются расстрелять нас, пан майор? – спросил я.
– Боюсь, что да, – ответил он. – Я не испытываю желания молиться. А вы?
– Так давайте действовать, – подключился к разговору капитан, – причем срочно. У нас слишком мало времени.
– Давайте, давайте. Пробейте головой бревна, – посоветовал голос из темноты. – Может, вы пробьете для нас отверстие в стене, и мы сможем убежать.
– Правильно! – вскричал капитан. – Вот что мы должны делать!
К тому времени стемнело. Мы собрались в углу свинарника и стали обсуждать варианты спасения. В этой кромешной тьме мы не видели друг друга и различали говоривших только по голосам.
– Мы – голоса, звучащие в темноте, – довольно точно заметил кто-то.
– Кто нас услышит?
– Ублюдки за стенкой, если будем говорить слишком громко, – последовал ответ.
Мы уже десять дней провели в свинарнике, в течение которых нас ежедневно водили на допрос, а потому знали, что нас охраняет один солдат с винтовкой. Порой их было двое. Они сменялись каждые шесть часов. Сменившиеся охранники находились в доме. Иногда кто-нибудь из них выходил из дома, чтобы поболтать с охранником, стоявшим у дверей свинарника.
Свинарник являлся пристройкой большого сарая и был сделан из крепких бревен, в том числе и пол. Это была своеобразная защита от свиней, имевших дурную привычку рыть землю. Ферма находилась недалеко от дороги. За ней было поле, засаженное капустой, а дальше небольшой лес.
После недолгого совещания мы пришли к выводу, что у нас есть две реальные возможности вырваться на волю. Для этого надо выворотить бревно из пола, протаранить им дверь и стремглав выскочить на волю или сделать подкоп и, дождавшись момента, когда охранник потеряет бдительность, выбраться из свинарника. Мы уже заметили, что охранники частенько сидели у стенки сарая, положив винтовку на колени, а иногда и на землю рядом с собой.
