Решили делать подкоп. В этом случае, как мы считали, появлялось больше шансов на успех.
Очистив пол от соломы, мы нашли два относительно тонких бревна, между которыми было довольно большое пространство, в которое можно было достаточно глубоко просунуть руку. Первая попытка окончилась неудачей. Когда мы стали вытаскивать бревно, то раздавшийся скрип от трения бревен заставил насторожиться охранника, расхаживавшего вдоль свинарника. Он остановился у двери и прислушался.
– Пусть кто-нибудь споет. Давайте, начинайте, – быстро проговорил кто-то.
– Кто умеет петь? Ну, скорее, – поддержал его другой.
– Лучше всего спеть гимн, он заглушит шум, – стал убеждать первый.
Кто-то запел, и постепенно его поддержали остальные. Мы пропели весь гимн до конца.
– А теперь литанию. Поют все! – послышался новый приказ.
Из свинарника в ночь полетели слова литании, спетой многими из нас страстно и, без сомнения, искренне.
На звуки пения из дома вышли несколько советских солдат. Постояв какое-то время, они вернулись в дом.
– О, реакционеры молятся, – услышали мы знакомый голос. – Вот дураки!
Наконец нам удалось сдвинуть бревна, и мы начали копать землю голыми руками. Продолжая петь, мы быстро сняли верхний слой земли, пропитанный не только мочой свиней, но и нашей (ведь мы прожили в свинарнике уже десять дней!), углубившись примерно на полметра.
Дальше лежал слой камней, наверняка положенный строителями в качестве дренажа. Мы вытаскивали камни и пели. Потом опять пошла земля, которая начала собираться в подкопе. В темноте раздавались звуки пения, тихие проклятия из лаза и одиночные всплески, когда комья земли выскальзывали из рук и падали в лужу, образовавшуюся на дне подкопа. Мы горячо верили, что эти звуки заглушаются нашим пением.
Выкопанную землю, камни и навоз мы сложили в углу свинарника, а на случай, если излишне любопытный охранник решит посветить внутрь фонариком, приготовили солому, чтобы накрыть эту кучу и вход в лаз.
Мы прикинули, что примерно часа в три утра нам удастся практически закончить всю работу; до поверхности останется пять сантиметров утрамбованной земли. Мы планировали вытащить ее в последний момент, когда охранник, утомившись от непрерывного хождения, присядет отдохнуть у сарая. А пока мы, усталые, грязные, провонявшие навозом, сидели в ожидании, ни на минуту не прекращая пения.
Все мы были напряжены до предела. Майор предложил тянуть жребий. В темноте семь рук потянулись за соломинками, зажатыми в его руке. Затем мы сравнили вытянутые соломинки на ощупь. Самая короткая оказалась у меня.
– Лейтенант, вы полезете первым через подкоп, – объявил майор. – Остальные – в зависимости от длины соломинок. Предлагаю не прекращать пения. Выйдя на поверхность, не бегите. Попытайтесь укрыться в лесу. Если повезет, нам всем удастся сбежать.
– А что, если они заметят или услышат нас?
– Тогда бегите со всех ног, – посоветовал он. – Да сопутствует нам удача!
Мы выстроились согласно брошенному жребию, и тут кто-то прошептал:
– Тихо! Слышите? Охранник перестал ходить.
Мы стали вслушиваться. Действительно, шагов не было слышно.
В каком месте он остановился, было совершенно непонятно.
Небо на востоке начало светлеть, но как мы ни вглядывались через щели свинарника, мы не видели солдата и не могли понять, сидит ли он на своем обычном месте у стенки сарая.
– Где он, черт побери? – прошептал майор.
– Может, ушел в дом, – предположил кто-то.
– А может, зашел за угол облегчиться?
Мы выждали минут пятнадцать, но так и не поняли, где охранник. Становилось все светлее. Я дрожал мелкой дрожью, но не от холода.
– Мы больше не можем ждать. Идите, – прошептал мне майор.
Я вполз в полный мочи лаз и принялся скрести оставшуюся землю. Из свинарника до меня доносились звуки песни. Время от времени я слышал, как мои товарищи убирали сброшенную мною землю. Снаружи не доносилось ни звука.
Минут через десять я прошептал вниз:
– Все готово. Отверстие вполне достаточное. Я могу идти.
Дюйм за дюймом я пролезал в отверстие, стараясь производить как можно меньше шума. За спиной я почувствовал, как оставшиеся внизу оттаскивают землю.
Еще минута – и я смог протиснуть голову, следом руку, плечи, а потом и вторую руку. Я стер с лица грязь, протер глаза и, осмотревшись вокруг, увидел охранника, сидевшего у стены свинарника в шаге от меня. Он спал, положив винтовку с примкнутым штыком на колени.
Моей первой мыслью было нырнуть обратно в лаз. Но ползущий за мной человек, увидев дневной свет, протолкнул меня вверх. Использовав его плечи в качестве ступеньки, я начал вылезать на поверхность, не сводя глаз с охранника. Шум, еле слышный, тем не менее разбудил нашего сторожа. Он непонимающе огляделся, прежде чем понял, что происходит что-то странное. Этого времени мне хватило, чтобы выбраться из лаза и схватить его за горло. Я со всей силой, на какую был только способен, сжал пальцы на его шее. С выпученными глазами, пытаясь протянуть ко мне руки, он бессмысленно открывал и закрывал рот, не в состоянии произнести ни звука. Я чувствовал под моими пальцами напрягшуюся шею. Руками он пытался дотянуться до моего горла. Мы упали на землю. Он лежал на мне, но уже почти не мог двигать руками. Подергавшись несколько мгновений, он неожиданно затих. Человек, появившийся после меня из лаза, взял винтовку и вонзил штык в обмякшее тело охранника. Я поспешно вскочил на ноги.
В доме наверняка услышали шум, потому что резко распахнулась дверь, и во двор высыпали солдаты.
– Бежим! Скорее! – прокричал мне капитан.
Мы перепрыгнули через низкий заборчик, отделявший ферму от капустных грядок; капитан с винтовкой в руке. Сзади раздались выстрелы. Мы нырнули за кучу навоза и оттуда увидели, как еще двое наших товарищей выбрались из лаза. Один из солдат бросился к ним, стреляя из пистолета. Капитан прицелился, выстрелил и уложил солдата. Еще двое пленников вылезли на поверхность и побежали в нашу сторону. Капитану удалось застрелить еще двоих солдат, выбежавших на шум во двор. Уже почти все наши выбрались из свинарника, когда один из беглецов вдруг медленно осел на землю, сраженный пулеметной очередью. Двое других добежали до дороги и скрылись из виду. Тут мы услышали шум двигающегося по дороге грузовика. Взвизгнули тормоза, и грузовик остановился у фермы. Одновременно вскочив, мы бросились через поле к лесу. Вокруг нас свистели пули, вспарывая белые капустные кочаны.
Я бежал, как никогда до этого не бегал; горло перехватило, легким, казалось, не хватало воздуха. Я задыхался. Честно говоря, я плохо бегал, но ноги сами несли меня по земле, по канавам и бороздам, все ближе и ближе к лесу. Над головой свистели пули, и впервые с начала войны я понял, что меня могут убить. Я все еще по инерции перебирал ногами, когда почувствовал, что пуля вонзилась мне в спину. Пот заливал лицо, изо рта сочилась кровь. Я уже ничего не видел и не соображал, чувствуя, что больше не выдержу этого безумного бега. Какой смысл убегать, если знаешь, что тебя уже подстрелили и ты все равно умрешь?
Но, не соглашаясь с моим мнением, ноги несли меня к лесу. Добежав, я рухнул на землю в полубессознательном состоянии. Запыхавшийся капитан стал трясти меня за плечо:
– Вставай! Сейчас же вставай!
Я приподнялся, но тут же упал. Капитан сам едва дышал и не мог помочь мне. Я попытался заговорить, но только закашлялся, захлебываясь кровью.
– Тебя ранили? – спросил капитан.
– Да, попали в спину, – прошептал я, почувствовав, что теряю сознание.
Я пришел в себя оттого, что он тряс меня и хлопал по щекам.
– Очнись! Ну очнись же! Ты не умрешь! С тобой все хорошо! Нам надо бежать!
