Францию. Вечерами ко мне заходила Маришка, иногда одна, иногда со своим женихом Янушем. Маришка была прелестной девушкой, светловолосой, голубоглазой, со слегка вздернутым носиком и ярко-красными, не тронутыми помадой губами. Когда она улыбалась, у нее на щеках появлялись ямочки, которые добавляли ей очарования. У нее была изящная фигурка, и движения отличались необыкновенной грацией. Я с удовольствием наблюдал, как она движется по комнате, легко, словно танцуя. Маришка имела обыкновение неожиданно оглянуться, чтобы поймать мой восхищенный взгляд. От ее близости у меня шла кругом голова. Я с трудом сдерживался, когда она поправляла одеяло или взбивала подушку, чтобы мне было удобнее лежать. Но однажды я не выдержал. Когда она склонилась надо мной, я обхватил ее за талию и поцеловал. Одной рукой схватив меня за волосы, она подняла другую, явно собираясь отвесить мне пощечину, но в последний момент передумала. Взяв со стоявшего у кровати столика стакан с водой, она плеснула мне в лицо и вышла из комнаты с видом оскорбленной в лучших чувствах принцессы. В последующие три дня она приходила ко мне только в сопровождении Януша.
Мне не нравился Януш. Я ненавидел его за то, что на правах жениха он обнимал Маришку за плечи. Меня раздражал даже тон, каким он говорил с Маришкой, хотя я и не понимал ни слова. Его, похоже, тоже раздражало, когда мы с Маришкой говорили по-немецки. Его явно не устраивало наше со Сташеком присутствие, и он даже не пытался это скрывать.
Благодаря хорошему уходу я быстро поправлялся и меньше чем через неделю уже встал на ноги. Как гражданские беженцы, мы имели право свободно перемещаться по центру города, но не дальше. Рядом была граница с Югославией, которая проходила по широкой и глубокой реке Драве.
Мы со Сташеком получали от венгерских властей деньги на карманные расходы. Их хватало только на мыло и зубную пасту. В городе не было никакой промышленности, а значит, и возможности для нас заработать хоть какие-нибудь деньги. Стояла зима, и фермеры тоже не нуждались в наших услугах. Так что нет ничего странного в том, что поляки в Барче – там проживало около сотни поляков, расквартированных в частных домах, – большую часть времени занимались планированием побега в Югославию, а оттуда в Италию и Францию.
В соседнем с нами доме жили три студента из Варшавы, которые, как и мы со Сташеком, горели желанием попасть во Францию. Объединив усилия, мы составили план побега в Югославию. Требовалась лодка, чтобы пересечь Драву. Но в Барче уже пропало несколько лодок, украденных поляками, переправлявшимися в Югославию, и хозяева теперь запирали лодки на замок. Как-то один нетерпеливый поляк, расстроенный отсутствием лодок, украл большое корыто и попытался на нем под покровом ночи пересечь Драву. Корыто перевернулось, и беглец утонул. Когда тело вытащили из реки, были устроены похороны, на которых присутствовали все поляки, жившие в Барче.
Мост через Драву соединял Венгрию и Югославию, но он, конечно, круглосуточно охранялся с обеих сторон. Ходили слухи, что несколько поляков ухитрились переплыть Драву под мостом, но стоило им выйти на югославской стороне, как их тут же отправили обратно в Венгрию, где жандармерия применила к ним обычное в таких случаях наказание: их на две недели посадили в тюрьму. Позже еще двое поляков попробовали переплыть Драву, но один из них утонул, и мы опять ходили на похороны. Правда, другому повезло больше, и он ухитрился перебраться на ту сторону.
В благодарность за оказанное гостеприимство мы со Сташеком напилили и накололи столько дров, что под крышу заполнили все хозяйские сараи и навесы. Мы убирали снег, посыпали опилками дорожки, отремонтировали забор, радиоприемник, велосипед хозяина и швейную машинку хозяйки. Мы даже прочистили дымоход, а сажу я использовал для снеговика, которого мы вылепили в саду.
Днем мы помогали по хозяйству, а вечерами я с нетерпением ждал прихода Маришки; она работала регистратором у врача. После ужина я сидел в гостиной и наслаждался обществом очаровательной хозяйской дочки. Мы редко оставались вдвоем. Как правило, в гостиной всегда сидел кто-нибудь из ее родителей или Януш. Но в редкие моменты, когда удавалось остаться с Маришкой наедине, я на своем ломаном немецком и с помощью отдельных венгерских слов пытался выразить свое восхищение и рассказать о чувствах, которые испытывал к ней.
Обычно она смеялась в ответ, покачивая очаровательной головкой. Но однажды она вдруг отреагировала на мои слова.
– Интересно, скольким девушкам ты уже говорил эти слова, Иштван? – спросила она, переиначив мое имя на венгерский лад.
– Я никогда не испытывал ничего подобного и никогда не встречал более очаровательной девушки, чем ты. Правда, Маришка.
– А если ты встретишь еще более симпатичную девушку в Югославии, или во Франции, или где-нибудь еще, куда решишь отправиться, ты будешь говорить ей те же слова, а меня забудешь. Ведь так, Иштван?
– Я уверен, что другой такой девушки просто не может быть, – сказал я, в тот момент искренне веря в сказанные слова.
Маришка помолчала, а затем, отложив вязанье, спросила:
– Я знаю, что вы хотите убежать в Югославию, а оттуда еще дальше, и вам нужна лодка. Но к чему такая спешка? Почему вы хотите уехать? Вам что, плохо здесь?
Мне было сложно объяснить ей на ломаном немецком языке, почему мы сбежали за границу из своей страны, разоренной немцами и русскими. Она не видела умирающих людей, не попадала под бомбежки. На ее глазах не расстреливали безоружных людей, она не видела осиротевших детей. Она не могла понять моих чувств, моей страсти отомстить во что бы то ни стало. Ей было только двадцать лет; она жила мирной жизнью и даже не представляла, что такое война.
– Но почему ты так спешишь оставить Венгрию и нас? – повторила Маришка. – Война через год, а может еще раньше, закончится, и ты сможешь вернуться в Польшу.
– Я не могу отсиживаться здесь, когда другие рискуют головой.
– А ты подумал, что будет со мной, бедняжкой? – насмешливо спросила она. – Бросишь меня? А я решила, что ты действительно любишь меня, Иштван.
Я засмеялся от удовольствия. Наконец-то разговор свернул в нужное мне русло.
– Возможно, что-то заставит меня остаться.
– Что же?
– Для начала – поцелуй.
– А дальше?
– Еще один поцелуй.
– И к чему это приведет?
– Надеюсь, к кровати.
Я понял, что переступил черту, но было уже слишком поздно. Маришка резко бросила вязанье на стол и молча вышла из комнаты. Я пошел в свою комнату. Сташек спал и разговаривал во сне.
На следующее утро Сташек проснулся в отличном расположении духа. Он разбудил меня и сообщил, что они нашли лодку.
– Метров четыреста от реки, – сказал он.
– Как вы ее нашли?
– Очень просто. Януш помог, представляешь?
– Правда, Януш? – недоверчиво переспросил я.
– Ну да. Вчера вечером он провел нас к лесопилке, а оттуда через луг вниз к реке. Очень мило с его стороны, ты не находишь?
– И что это за лодка?
– Что-то вроде плоскодонки. Она привязана цепью к дереву, но мы можем разорвать цепь. Давай завтра уплывем.
– Не торопись, Сташек. Сначала я хочу посмотреть лодку.
– Сегодня посмотришь, а завтра утром опробуем ее на реке, ладно? Януш говорит, что не стоит медлить, а то кто-нибудь другой ее украдет.
Вечером я выдумал какую-то причину, чтобы не ходить смотреть лодку. Я хотел поговорить с Маришкой, но она все время была с Янушем. Мне ничего не оставалось, как покинуть их. Я прогуливался по пустой заснеженной улице; свет из окон отражался на снегу, хрустевшем под моими ногами. Теперь я, пожалуй,
