дело.
Машина сбавила скорость и въехала в село — не в Вiльшанку, какое-то другое, и тоже полупустое. Доктор с пульта открыл ворота и ввел минивэн во двор.
— Ты сильный парень, — сказал Роман Викторович, открыв заднюю дверь. — У нас должно получиться. Вынимай вот этот стопор, берись за тот конец и подавай носилки на меня.
Вдвоем они вытащили Андрея из машины и внесли в дом. На носилках он казался не таким тяжелым. Врачебный кабинет был оборудован в гостиной. Или горнице? Как называется эта комната в сельском доме?
— Поставь. — Они опустили носилки на пол рядом с операционным столом, врач полез в стенной шкафчик, вынув оттуда пузырек, два ампулы и одноразовый шприц. — Как его зовут?
— Андрей… наверное. — Антон понял смысл вопроса, когда врач открыл пузырек и сунул его раненому под нос.
— Андрей, очнитесь, пожалуйста! Андрей! — позвал он.
Террорист раскрыл глаза и осоловело моргнул.
— Сейчас мы поможем вам перебраться на стол. От вас потребуется еще одно небольшое усилие, а потом я сделаю вам укол — и вы будете просто спать.
Андрей ничем не показал, что понял слова доктора и согласился с ними, — но когда Роман Викторович приподнял его, Антон почувствовал, что он помогает. Подняться во весь рост, даже с их помощью, ему было, наверное, не легче, чем влезть на Эверест, но он сделал это, а дальше оставалось только проследить, чтобы он свалился именно на стол, а не в его окрестностях.
— Да, вот так. — Врач устроил его на здоровом боку, наконец стащил разрезанную футболку. — А теперь баиньки. — Он взял шприц, который уже успел заправить неизвестно когда, одним точным движением попал в вену и медленно выжал поршень. — Антоша, сбегай в машину за пирожками. У нас есть десять минут, пока это подействует, а я не завтракал. И ты тоже. Или ты крови боишься?
К пирожкам Роман Викторович, презрев компот, заварил чай, слегка мутноватый от крепости. Антон малодушно разбавил его кипятком и подсластил, врач осушил чистую заварку в два глотка, без сахара, заев половиной того, что дала Валя, при этом безошибочно угадав ее авторство. Потом оба тщательно вымыли руки, Роман Викторович надел халат и убрал под шапку короткие волосы, натянул резиновые перчатки и распечатал одноразовый хирургический набор, а Антону велел завести правую руку раненого за голову и так держать.
Антону не нужно было смотреть на происходящее — он разглядывал фотографии на стенах, диплом в застекленной рамке и рассказывал по просьбе Романа Викторовича о своих приключениях, ничего не утаивая: снявши голову, по волосам не плачут.
— Значит, он все-таки сорвался в конце, — заметил доктор. — И это Костик его так отделал… Ну если он держался почти всю дорогу… тогда… Тогда, может, у брата Миши что-то и получится.
— А кто такой брат Миша?
— Доминиканец. Инквизитор. Экзорцист.
Сочетание этих трех слов не обещало Игорю ничего хорошего.
— А что он… сделает с Игорем?
— Поможет ему вернуться в люди… если сумеет.
Он отложил ножницы и пинцет, взял иглу и начал сшивать края очищенной раны с краями лоскутка искусственной кожи. Антон, мельком бросив на это взгляд, поспешно отвернулся.
— Вы тоже священник? — спросил он.
— Да, — согласился врач.
— Православный?
— Да. Слушай теперь сюда: ты мой племянник, сын моей сестры Екатерины. Приехал ко мне в гости из Ярославля, я оттуда родом. Андрей — твой дальний родственник, троюродный брат, как раз ехал в Польшу. Мама попросила его сопровождать тебя, но так вышло, что по дороге он сильно отравился в какой-то фастфудной тошниловке и теперь лежит у меня. Завтра я тебе дам корзинку, поедешь школьным автобусом в Озерную, в аптеку, возьмешь у Исак Рувимыча упаковку бета-резистина. Еще раз извини, — снова развел руками доктор. Со швом он уже закончил. — А теперь можешь отпускать и принести мне с кухни кипяченой водички…
Он бросил в мусор окровавленные перчатки, размешал в кипятке желтый порошок и какую-то неописуемо смрадную жидкость, пропитал смесью несколько целлюлозных салфеток и шлепнул их на отек, но так, чтобы не коснуться раны. Закрепил фиксирующей повязкой и, заправив шприц, сделал еще одну инъекцию.
— Все. Вот теперь все. Личному составу объявляется благодарность в приказе и сутки увольнительной. По-моему, Антон, тебе не помешает поспать…
Эней приходил в себя трижды с момента операции. В первый раз — когда солнце и переплет западного окна нарисовали на полу крест. Эней отметил, что он раздет, лежит на чистых простынях под чистым одеялом и не чувствует правого бока. Из прихожей доносились голоса.
— Это его оружие. — Об пол тихо стукнул тубус.
Эней чуть сместился и увидел, что в сенях беседуют двое: полный, чтобы не сказать толстый, бородатый врач и здоровенный парень, который отделал варка. То есть Игоря.
— Спасибо, Костя. Кстати, как там второй пациент? Мальчики проснутся — наверняка будут расспрашивать.
— Ну, он пока весь в фиксаторах… Я, кажется, переборщил, завтра извиняться пойду. Потому что сегодня его плющит, как жабу трактор. Роман Викторович, а что будет дальше?
— Давай, как одна незабвенная американка, подумаем об этом завтра. Бери антиминс, я скоро буду.
Они попрощались не рукопожатием, как принято, — Костя поцеловал Роману Викторовичу руку, взял у него какой-то сверток и исчез за дверью. Роман Викторович принес тубус в комнату (Эней снова закрыл глаза) и поставил у изголовья кровати. Этот жест доверия окончательно погасил ощущение опасности — Эней позволил себе нырнуть обратно в сон. Последним умственным усилием была попытка осмыслить целование руки. Это что-то значило, и он когда-то знал что. Но память объявила забастовку.
Во второй раз он вынырнул в сумерках, оттого что мужской голос громко и отчетливо сказал:
— Павлик Морозов. Эпiчна трагедия.
Так. Врач добрался до флешки. Но там ничего не было, кроме книг, песен и аудиопьес, а обижаться за ковыряние в личных вещах на человека, который вернул тебя с того света и сам должен быть очень осторожен, глядя, кого пускать в дом, — ну просто глупо. Эней какое-то время послушал список действующих лиц, но хохотать вместе с врачом и Антоном было слишком больно, так что на словах «Генерал Власов, фашистський перевертень» он вырубился.
А в третий раз он проснулся ночью, когда было уже темно и глухо. Проснулся по-настоящему, оттого, что выспался. Почувствовал: выздоравливает. Лихорадка прошла, опухоль явно спадала.
И тут в щель между волей и сном пробралась эмоция. Он заплакал. Кто-то вывернул наизнанку время, встряхнул его — и Эней снова был мальчиком, который вернулся домой с межквартального футбольного матча и увидел, что сейчас не станет у него ни папы, ни мамы. Две стройные женщины в узких платьях прошли по улице к их двери — и перед ними полз туман, а Андрей в приступе дикого ужаса скорчился в кустах и ничего, ничего, НИЧЕГО не смог сделать! Там его и нашли соседи, которые тоже ничего не смогли сделать и вызвали милицию, «скорую» и социальный контроль — осиротевшего мальчика нельзя было оставлять на семнадцатилетнюю сестру-студентку в состоянии шока… И Андрей понял, что если он сейчас не унесет ноги из этого дома, то навсегда останется таким же, беспомощным. Он поднялся в свою комнату, собрал манатки — якобы в санаторий, — вычистил всю мелкую наличность из обувной коробки в кабинете, где ее держал отец, схватил флешку с любимыми книгами и выгреб все диски, что нашел в столе, — он знал, что их нельзя оставлять социальщикам. Включил домовой комп и отформатировал блок памяти. А потом вышел на улицу, перебросив сумку через плечо. Он не знал, куда ехать: отцовские друзья и знакомые не имели адресов, они появлялись из ниоткуда и исчезали никуда. Но в мире было место, где люди еще сопротивлялись варкам, и, хотя у Андрея не имелось программы более четкой, чем «все время на запад», он
