офицерской касты и высшими чинами Офицерского корпуса, которые, надо думать, знают, что они делают? Ведь когда эти офицеры принимают решение, они конечно же заботятся исключительно об интересах рейхсвера, а значит, и всего рейха.
1 мая 1934 года солдатские роты в первый раз маршировали под флагами нацистов, а в каждом немецком городе состоялись многолюдные митинги в честь Национального дня труда.
Обнаженные по пояс, с лопатами на плечах, добровольцы Трудового фронта маршируют в составе своих отрядов, и лопаты на их плечах похожи на винтовки. В Темпльхофе, пригороде Берлина, Гитлер выступает перед стотысячной толпой, которая кричит «Хайль Гитлер!», и это становится обычаем. Повсюду – на платформах, на лесных полянах – тысячи молодых парней устраивают показательные бои на деревянных палках полутораметровой длины вместо мечей. Повсюду нацистское правительство усиленно демонстрирует, что молодежь на их стороне. Казалось, что в нацистском государстве все в порядке.
Однако в дни, непосредственно предшествующие демонстрациям майского дня, обергруппенфюрер СА Лаш выступает перед штурмовиками на параде в Йене, заявляя, что «национал-социалистическая революция еще не завершилась и завершится только тогда, когда будет создано государство СА». На трибуне рядом с гаулейтером Заукелем сидит Максимилиан фон Вайс, офицер рейхсвера, относящийся к штурмовикам с презрением. Фон Вайс наклоняется к Заукелю: «Что это еще за государство СА?» – на что гаулейтер только пожимает плечами. На следующий день в Йене арестовывают бригаденфюрера СА (бригадного генерала), который в пьяном виде устроил на улице скандал, и Заукель отказывается выпустить его. Гаулейтер Заукель – сам член СА. Но должность превратила его в человека, который действует как государственный муж, призванный охранять порядок. Тогда Рем созывает суд чести и вызывает на него Заукеля, но тот отказывается, объясняя это тем, что выполнял приказ.
Противоборствующие силы снова столкнулись. Когда Геббельс 4 мая выступает перед немецким народом, он, вероятно, намекает на СА. «Партийные пропагандисты, – кричит он, – решили начать энергичную борьбу с профессиональными критиканами, распространителями слухов, провокаторами и саботажниками, которые, по-видимому, не оставили надежд нарушить созидательную работу национал- социализма!» Своим тяжелым, гнусавым голосом Геббельс объявляет программу действий. «С 1 мая по конец июня ежедневно будут проводиться митинги и демонстрации, преследующие определенную цель. Эти демонстрации помогут оградить немецкий народ от этих очернителей, которые являются настоящим бедствием для нашей страны. От этого бедствия надо избавиться раз и навсегда. Оно должно быть уничтожено». Нет ничего удивительного в том, что за этими словами следует угроза: «Мы будем использовать методы, которые уже доказали свою эффективность».
Гинденбург и Франц фон Папен
Через несколько дней к Центральному вокзалу Берлина подъезжает кортеж служебных машин. У дверей выстроен почетный караул. Опершись на фон Папена, фельдмаршал Гинденбург уезжает в свое поместье Нейдек.
Он любит пейзажи Восточной Пруссии, где горизонт сливается с серым небом. Нейдек – его сеньориальное владение, его связь с землей, по которой маршировали бесчисленные тевтонские легионы. Но от поколения к поколению семейное владение уменьшалось в размерах, поскольку обедневшие Гинденбурги должны были продавать земли. Да и всем другим юнкерам в округе (тоже служившим в рейхсвере) приходилось наблюдать, как тают их владения под влиянием нужды. Когда Гинденбург стал президентом, у них появилась надежда, что все изменится. В 1927 году поместье Нейдек было выкуплено на деньги, собранные по всенародной подписке, и подарено Гинденбургу в день юбилея, когда ему исполнилось восемьдесят лет. Старый маршал принял подарок, не зная, что группа юнкеров, окружавших его, надеялась подобным образом связать ему руки и заставить выполнить их требования. Их ожидания оправдались. Так называемый закон о «восточном послаблении» даровал им различные привилегии. Они получили особые льготы, включая крупные субсидии, и освобождение от ряда налогов. Само поместье Нейдек было записано на Оскара фон Гинденбурга, чтобы после смерти отца ему не пришлось платить пошлину на наследство.
Фон Папен, провожающий Гинденбурга до платформы берлинского вокзала, сам часто играет на привязанности фельдмаршала к Нейдеку. Ходят слухи, что он очернил своего соперника, генерала фон Шлейхера, в глазах президента, нашептав ему, что Шлейхер якобы собирается обнародовать секретные соглашения, касающиеся Нейдека. Вполне возможно, что именно по совету фон Папена в августе 1933 года Гитлер присоединил к этому поместью восемьсот акров земли, не заплатив при этом никакого налога.
Гинденбург высоко ценит Франца фон Папена, кавалерийского офицера, военного атташе Германии в Соединенных Штатах во время Великой войны, организатора саботажа, члена эксклюзивного «Херренклуба», консерватора и католика. Прежде чем сесть в поезд, фельдмаршал наклоняется к нему. «Плохи наши дела, Папен, – говорит он, – попробуйте навести в стране порядок». Позже, записывая все, что было сказано в тот день, Папен добавляет: «Даже сегодня я помню это последнее замечание, произнесенное глубоким выразительным голосом».
Поезд трогается, и Папен вместе с другими чиновниками остается на платформе. Позади них застыли солдаты почетного караула. Ответственность за судьбу страны легла на вице-канцлера Папена. Способный человек с улыбающимся лицом, пепельными усами, аккуратно подстриженными седеющими волосами и внешностью буржуа, он является членом офицерской касты. Он окончил кадетское училище, где мальчики одиннадцати лет подвергались безжалостной муштре преподавателей и издевательствам старших кадетов. Детей учили высшему пониманию чести и готовности умереть в ее защиту. Как и у его однокашников, у Франца фон Папена навсегда осталась отметина. Позже он рассказал, как весной 1897 года воспринял «замечательное известие»: «Я оказался одним из тех девяноста кадетов, которых отобрали в класс «Избранные» из шестисот кандидатов. Эта честь означала, что мне еще целый год придется жить в условиях строжайшей дисциплины в кадетском корпусе сержантского состава, но при этом меня включат в список кандидатов на столь желанный для многих пост императорского пажа».
Теперь фон Папен должен действовать. Этот бывший паж Вильгельма II, бывший помещик и член «Херренклуба», Францхен, как называл его Гинденбург, чувствовавший к нему отцовскую привязанность, которая часто возникает у престарелых всемогущих людей по отношению к близким сотрудникам, должен принять решение. Развитие событий в стране внушает ему опасения. Не выпустил ли он на волю дьявола, введя нацистов в Канцелярию? Папен убежден, что власть должна быть сильной, но он шокирован и напуган разгулом террора. Конечно, не подвергая себя особенному риску, он не против установления диктатуры, поскольку надеется, что и тогда ему удастся влиять на ход событий. Позже, как всегда стремясь обелить себя, он напишет: «До 1933 года немецкая история не сталкивалась с антихристианской диктатурой и не имела правителя, лишенного веры или моральных принципов. Поэтому мы не знали, как с ним бороться».
В этой ситуации Папен несколько раз выступает перед публикой с речами. В декабре 1933 года город Бремен празднует 150-ю годовщину основания Ганзейского клуба. Все выдающиеся люди города приглашены на собрание, где выступит с речью вице-канцлер. Папен отдает должное новому режиму, не выделяя никого в отдельности, но обрушивается на тех, кто отрицает «ценность отдельного индивидуума». Его слова вызывают бурную овацию, поскольку, в глазах собравшихся, это был выпад в адрес нацистов.
Через несколько месяцев он выступает перед гораздо более важной аудиторией – Дортмундской промышленной ассоциацией. Улицы этого индустриального центра пусты – люди либо спят, либо работают. Внутри, в ярко освещенном зале клуба, руководители местных предприятий, погрузившись в глубокие кожаные кресла, слушают вице-канцлера. Они слушают его особенно внимательно потому, что он один из тех, кто познакомил Гитлера с промышленными магнатами. В тот вечер, 26 апреля 1934 года, Папен затрагивает темы, которые их особенно волнуют. «Роль, которую играют лидеры промышленного мира, – говорит Папен, – огромна. В отношении государства они должны сохранять максимально возможный уровень свободы». Раздаются бурные аплодисменты, лишенные, однако, неистовства. Это аплодисменты влиятельных, осознающих свою ответственность людей, которые не любят экстравагантных выходок. Одобрение становится еще более полным, когда Папен разоблачает планы экономической автократии. «Автократия превращает существование мировой экономики в иллюзию, – заканчивает он, – и заключает в себе более или менее отдаленную угрозу войны».
Когда Папен произнес свою речь, его поздравляют. Он выразил мнение большинства представителей
