Освободившись от пут, Эскен пополз к выходу и выглянул на затянутое серовато-зеленым туманом поле. Затем осторожно отвязал коня.
33
— Мои молитвы не доходят до Бога. — Стоя на коленях на каменном полу, Филипп пошевелился. — Не доходят.
— Каждый человек на земле имеет надежду на прощение, если он искренне раскаивается в своих грехах. Не важно, насколько они у него велики и тяжки.
Филипп поднял глаза на возвышающегося над ним человека. В черной до пола сутане Гийом Парижский казался еще выше ростом. Его худое бледное лицо обрамляла седая борода. На макушке виднелась обязательная тонзура. От исповедника исходил запах ладана, как будто насыщенный святым духом, призванным судить и наказывать. Король перевел взгляд на парящих над величественным алтарем херувимов. В их маленьких золотистых глазах ему тоже чудилось порицание.
— Вы каетесь, сир?
— Вам известно, что это так, — ответил Филипп.
— Важно известить об этом Господа.
— Я стараюсь, — прошептал Филипп, закрывая глаза, желая отгородиться от неумолимого взгляда исповедника. — Каждый день молюсь и каюсь. Но Господь по-прежнему меня не слышит. И не отвечает.
— Значит, ваши молитвы недостаточно искренние. А покаяние неполное.
Филипп резко раскрыл глаза.
— Неполное? — Он поднялся. — Да ради его любви я чуть ли не разрываю себя на части. Чего еще он от меня хочет? — Король задрал мантию и приподнял ремни власяницы. — Я ношу ее постоянно. Иногда даже сплю в ней. — Его голос эхом отдавался в тихой часовне, окутанной тенями. Лишь желтоватое пятно света освещало его распахнутую грудь. — Или тебе не угодно это? — вскрикнул он, вскидывая руки перед алтарем. Херувимы бесстрастно смотрели на его покрытое шрамами тело.
— Вы действительно носите власяницу постоянно, сир? — сердито спросил Гийом. — И даже когда спите с недостойной женщиной?
Филипп бросил на него пристальный взгляд. Доминиканец подошел и присел рядом на корточки, вглядевшись в короля серыми безжалостными глазами.
— Вы можете скрыть свои грехи от меня и даже от Господа. Но не от своей челяди. Слухами земля полнится. Мне известно — вы спите со служанкой. — Многозначительно помолчав, Гийом рывком встал. — Как я могу отпустить вам грехи, если вы не исповедались? Как может Господь вас простить, если вы не до конца покаялись?
— Я горюю по жене. Горюю настолько, что не могу даже видеть рядом своих детей, ведь они напоминают о ней. Эта служанка… — Филипп оцепенело покачал головой. — …для меня утешение.
— Жанна встретилась с Богом, сир. Ее душа упокоилась с миром. И вам следует вести жизнь праведника, прежде чем вы сможете соединиться с ней. Надо ежедневно поддерживать в себе христианскую веру. Подавать пример подданным.
— Подданным? Да они меня ненавидят, что бы я для них ни делал. А свечи в церквях зажигают только для Людовика. Урожай не удался — виноват я. Желая укрепить государство, повышаю налоги — тут же начинают бунтовать. — Филипп махнул рукой. — Да вам это хорошо известно. Но если Бог не слышит меня, может быть, до него дойдут молитвы моих подданных? Я хочу их любви, Гийом.
— Для спасения души, сир, вам на подданных полагаться негоже. Покоритесь полностью Божьей воле, отдайте всего себя ему, покайтесь искренне — и заслужите прощение. Он вас услышит. Без сомнения!
— Значит, еще есть надежда? — пробормотал Филипп. — Надежда на прощение, на Божью любовь — не важно, каковы были мои деяния?
— Несомненно. — Из голоса Гийома исчезли стальные нотки, но его взгляд оставался непреклонным. — Мы переживаем тревожные времена, сир. И теперь вы должны служить примером для подданных больше, чем когда-либо. Вы знаете мои мысли относительно вашего первого министра Ногаре, но не в моей власти решать его судьбу. Придет время, и он предстанет перед высшим судом. А я искренне вас убеждаю наладить близкие отношения с папой Климентом. Теперь, когда между Францией и папским престолом установился мир, это более чем возможно. — Доминиканец двинулся к алтарю. — Вашим подданным нужно показать пример добродетели, ибо в королевстве буйно расцвели грубость и непочтительность. Мой орден, к счастью, остановил пагубное влияние катаров — презренных богохульников всех предали священному огню, — но падение Акры показало, насколько неустойчива у многих была вера, как легко они приняли религию сарацин. Нам всем надо пристально следить, чтобы подобная чудовищная ересь не начала снова распространяться.
— Я этого не допущу, — решительно произнес Филипп, снова опускаясь на колени. — Катаров почти всех истребили во время Крестового похода Церкви. Осталась горстка. Они все затаились и никого не заразят своей ересью. — Он твердо посмотрел на доминиканца. — Первый министр Ногаре может подтвердить.
— Все так, — со вздохом произнес Гийом, — но мне как инквизитору то и дело приходится встречаться с новыми разновидностями ереси. — Он нагнулся к Филиппу. — Вот на прошлой неделе меня сильно озаботил рассказ одного несчастного, которого мы приютили в своем монастыре. Он говорит, будто весь орден рыцарей-тамплиеров пронизан ересью.
— Что? — Филипп вскинул голову.
— Этот человек приковылял к нашим воротам десять дней назад. Умолял дать приют. Сильно истощенный, он находился на грани безумия. Придя в себя, путник открылся одному из наших братьев, а тот, встревожившись, пришел ко мне. Я разговаривал с тем человеком несколько раз. Он рассказал о своем племяннике, которого при посвящении в рыцари заставляли выполнять гнусный богохульный обряд. Еретики-тамплиеры выследили в церкви несчастного племянника, когда он рассказывал об их преступлениях своему дяде, и убили. А самого дядю заточили в тюрьму. Кстати, он является у них не простым рыцарем, а приором прицептория Монфокон.
Филипп быстро поднялся, не сводя глаз с исповедника.
— На его теле видны следы истязаний, и он одержим жаждой мести. Признаться, я всегда предельно осторожен, когда кто-то сообщает нам о ересях из чувства мести. Думаю, в прошлом некоторых сожгли на костре по ложным обвинениям. — Гийом Парижский порывисто вздохнул. — Но мы, доминиканцы, провозгласили: лучше сжечь на костре сто невинных, чем оставить одного еретика и тем самым позволить ему развращать истинно верующих. Так и будем действовать впредь. — Он повернулся к Филиппу. — Этот человек желает отомстить своим мучителям, тут нет сомнений, но если в его словах есть правда — а говорил он весьма убедительно, — то отмахиваться от них никак нельзя. Судить Темпл я не властен, а потому намерен встретиться с папой. Надеюсь, вы мне поможете в этом, сир.
Филипп быстро подошел к исповеднику.
— Я желаю поговорить с ним.
Доминиканец удивленно наморщил бледный лоб, но согласно кивнул:
— Ваше мнение, сир, о том, насколько можно доверять его рассказам, для меня, несомненно, чрезвычайно желательно. Однако, должен вас предупредить, он весь кипит яростью.
— Я повелю привести его сюда немедленно.
Гийом Парижский вскинул руку.
— Нет, сир. Вначале мы закончим вашу исповедь.
Филипп помолчал и, со вздохом опустившись на колени, приступил к перечислению своих грехов. Его молитвенно сложенные руки скрывали сосредоточенное и отнюдь не благочестивое выражение лица.
