Она дико посмотрела вверх.
– Папка!
Человек смотрел на нее сверху, улыбаясь. Улыбка была добрая.
– Не совсем.
Она моргнула, вгляделась в лицо Гая, в растрепанные волосы, щетину на лице. Пот блестел на его обнаженных плечах. Позади него сквозь занавески пробивался дневной свет.
– Кошмар приснился?
Тяжело вздохнув, она уселась на кровати и зачесала пальцами назад копну спутанных волос.
– Мне обычно не снятся они… кошмары.
– После вчерашнего-то… было бы странно, если бы не приснился.
«Вчерашнее…» Она посмотрела на себя и увидела, что до сих пор в том платье с узором из красных разводов, оно стало волглым и прилипало к спине.
– Электричество вырубило, – стукнув по молчащему кондиционеру, сказал Гай. Он прошагал к окну и отдернул занавеску. В комнату ворвался солнечный свет, такой яркий, что у Вилли заболели глаза.
– Жарища будет адская сегодня.
– Да уже есть.
– Как самочувствие, ничего?
Он стоял, очерченный светом из окна, в брюках без ремня, спущенных чуть ниже бедер. Она снова увидела шрам, извивающийся вниз по животу и рассеивающийся у пояса.
– Мне жарко, – сказала она, – и противно, и от меня наверняка не очень хорошо пахнет.
– Я не замечаю.
Он сделал паузу, потом печально добавил:
– Но это потому, наверное, что от меня пахнет еще хуже.
Они оба натужно засмеялись, но их смех тут же оборвал стук в дверь.
– Кто там? – крикнул Гай.
– Мистер Барнард, восемь часов утра, машина ждет.
– Это мой шофер, – сказал Гай и отпер дверь.
В проходе улыбался вьетнамец.
– Доброе утро. Вы все еще желаете поехать сегодня утром в Кантхо?
– Не думаю, – сказал Гай и незаметно вышел, чтобы поговорить с ним без свидетелей.
Вилли услышала его бормотание.
– Я хочу отвезти мисс Мэйтленд в аэропорт во второй половине дня. Может быть, мы…
Кантхо. Вилли сидела на кровати, слушала, как бубнили за дверью, и пыталась вспомнить, что же такого важного было в этом названии. Ах да! Там был кто-то, с кем ей надо было встретиться. Кто-то, кто мог знать истину. Она закрыла глаза, прячась от света в окне, и на нее снова навалился прежний сон, с улыбающимся отцом, с набирающим зверскую высоту самолетом. Она думала о матери, которая теперь лежала дома при смерти. Слышала, как та спрашивала: «Ты уверена, Вилли? Ты точно знаешь, что его нет в живых?» Потом слышала собственный голос, что-то придумывающий на ходу. Как она ненавидела себя в этот момент, за трусость; презирала себя за то, что не могла соответствовать героическому образу отца, быть такой же храброй.
– Смотрите не уезжайте никуда, хорошо? – сказал Гай водителю. – Самолет вылетает в четыре утра, значит, нам надо выйти около…
– Я еду в Кантхо, – сказала Вилли.
Гай покосился на нее через плечо.
– Что?
– Я сказала, что собираюсь ехать в Кантхо, ведь ты сказал, что отвезешь меня.
Он помотал головой:
– Кое-что изменилось…
– Ничего не изменилось!
– Стало слишком опасно.
– Но при этом ничего не прояснилось, как было все запутано, так и осталось.
Гай повернулся к водителю:
– Извините, я на минутку, просто попытаюсь донести кое-что до этой женщины.
Но Вилли уже встала.
– Не старайтесь, ничего не получится.
Она проследовала в ванную и заперла за собой дверь.
– Я же дочь Дикаря Билла, разве забыл? – прокричала она.
Водитель с сочувствием посмотрел на Гая:
– Я буду ждать в машине.
Дорога, ведущая из Сайгона, была забита грузовиками, в основном старыми и коптящими. В открытое окно машины несло дымом, нагретой дорогой и гнилыми фруктами. Вдоль дороги тянулась вереница из крестьян, на фоне ярко-зеленых рисовых полей выделялись их конусообразные шляпы. Позади уже были пять часов дороги и два парома, когда Гай и Вилли стояли на пристани Кантхо и взирали на рассекающие мутные воды реки Меконг бесчисленные лодки. Женщины на реке гребли и качались на волнах в своеобразном изящном «танце с веслами».
А на берегу кишел жизнью, шумно переливался в сумятице городской рынок. Школьницы, сверкая на солнце косичками, проносились туда-сюда на велосипедах. Грузчики перетаскивали в лодки тюки с рисом, ящики с дынями и ананасами. Оглушенная суматохой, Вилли безрадостно спросила:
– И как же мы собираемся его тут искать?
Ответ Гая не придал уверенности, лишь пожав плечами, он сказал:
– А что, так трудно?
Оказалось еще как трудно. Везде они слышали одно и то же: «Высокий мужчина? – переспрашивали люди. – Блондин?» – и все как один в недоумении качали головой.
Наконец Гая осенила мысль, и они направились к портняжным мастерским.
– Лэситер мог перекрасить волосы или побриться наголо, – сказал он, – но чего человек скрыть не может, так это рост. А в этой стране с ростом в шесть и четыре пришлось бы заказывать себе одежду у портного.
В первых трех лавках им ничего не удалось узнать, и у них уже начали опускаться руки, когда они зашли к четвертому по счету портному, втиснутому в гряду бараков с жестяными кровлями. Внутри, в полумраке, словно в пещере, склонившись над ворохом искусственного шелка, сидела пожилая портниха. Вопроса Гая она, похоже, не понимала, тогда Гай нетерпеливо достал ручку и нацарапал на клочке газеты несколько слов по-вьетнамски. Чтобы придать больше смысла написанному, он набросал длинную фигуру человека. Глаза женщины скосились на рисунок, она долго сидела так, не произнося ни звука, пальцы ее продолжали обшивать края материи.
Затем она подняла глаза на Гая и молча и мрачно уставилась на него. Гай понимающе кивнул и, достав из кармана двадцатидолларовую купюру, положил ее перед ней на стол. Не веря своим глазам, она уставилась на деньги. Американские доллары – для нее это было целое состояние.
Наконец, она взяла ручку Гая и, сосредоточенно дрожа, стала что-то писать. Как только она закончила, Гай смел со стола клочок и засунул его в карман.
– Идем, – шепнул он Вилли.
– Что там написано? – спросила Вилли шепотом, пока они шли обратно вдоль бараков.
Гай не ответил и лишь ускорил шаг. В тишине аллеи Вилли вдруг ясно почувствовала, что за ними наблюдают, из окон, из дверей, отовсюду. Она потянула Гая за руку:
– Гай…
– Там адрес… это возле рынка.
– Адрес Лэситера?
– Тише. Молчи и не останавливайся, за нами следят.
– Что?
Она не успела обернуться, как он схватил ее за руку.
