Как это все нелепо.
— Рода Титус, — позвал я, не оборачиваясь. Она застыла. — Если вы пытаетесь пробраться к кровати, почему бы не включить свет?
Она пару раз шумно вдохнула, потом быстро ответила сдавленным голосом:
— Я не хотела вам мешать.
— Вы мешаете мне своим грохотом. Включить свет, — скомандовал я.
Яркий электрический свет цвета концентрированного апельсинового сока заполнил пространство. Я повернулся, чтобы увидеть ее, хотя глаза и отказывались смотреть после неожиданного перехода от темноты к свету. Она изображала каменное изваяние на полпути из кабины в фургон.
— Странная вы женщина, — заметил я. — Почему вы там стоите? Если вы разберете кровать, мы оба сможем спокойно выключить свет и заснуть.
Она, как по сигналу, бросилась в комнату, чуть не врезавшись в стену, долго не могла найти койку, а потом распаковать ее. Я вздохнул и, кажется, предложил встать и помочь ей отцепить крепления, но сенарка пробормотала «нет, нет» и продолжала копаться.
В конце концов кровать разобралась сама собой, женщина залезла под одеяло и замерла. Я дал команду лампам и через некоторое время уснул.
Следующим утром Рода Титус немного расслабилась и перестала так откровенно бояться меня. Я встал раньше нее, чуть позже полудня, оделся и умылся, прошел в кабину, где и сидел, любуясь пейзажем, пока уничтожал завтрак из каши и макарон.
Я уже почти решился дождаться темноты, прежде чем поехать дальше, но потом передумал: автомобиль вообще-то хорошо защищал от радиации, а ночное вождение сильно утомляло. Так что после еды мы снова двинулись в путь.
Работа механизмов разбудила мою попутчицу, и через некоторое время она появилась в кабине, усевшись рядом со мной. Почему женщина чувствовала себя счастливее с утра, чем с вечера, было вне моего понимания. Может, боялась темноты. Но теперь Рода Титус пожелала мне доброго утра и спросила, как спалось. Еще одно различие в наших культурах: вряд ли ее на самом деле интересовал мой сон, реплика показывала уважение к человеку, стоящему выше по социальной лестнице.
После обеда дорога увела нас сквозь металлические отблески солнца и белые соляные дюны пустыни далеко за последние поселения Алса.
Впереди исчезало всякое подобие наезженного пути: слишком мало машин забиралось так далеко на юг, да и те, которых сюда заносило, не оставляли таких следов, которые бы не разметал Дьявольский Шепот.
Пока Арадис виднелся к западу от нас, земля оставалась вылизанной ветром, и машина спокойно двигалась вперед, не встречая на пути ухабов. Вскоре, однако, мы миновали южные берега моря, и теперь вокруг не было ничего, кроме обволакивающей планету соляной пустыни: совершенное ничто.
Ландшафт изменился: дюны заставляли автомобиль беспрерывно подниматься и опускаться, и чем дальше на юг, тем больше по размерам становились холмы, пока нам не пришлось взбираться вертикально вверх или съезжать вниз по склону дюн. Такая местность не представляла ничего интересного, совершенно ничего, что бы могло привлечь внимание. Вождение стало отдавать монотонностью, однако меня такая ситуация, как ни странно, успокаивала.
Ручейки соли стекали с песчаных пиков на лобовое стекло, балансировали там какое-то время на ветру, а потом уносились, как израильтяне, освобожденные Моисеем. Тысячи кристалликов, такие маленькие, что казались неразрывно связанным потоком, блестели на солнце. Движение приобрело определенный ритм: медленное восхождение, пик, медленный спуск — и так дюна за дюной. Ритм, напоминающий биение сердца. Медленный вдох и выдох под водой. Смена времени суток, только в более спокойном, мирном понимании. И пока мы ехали, невообразимая красота окружавшего нас мира входила в мою душу, как сильное успокоительное.
Рода Титус, однако, не находила ничего хорошего в путешествии. Ею все больше овладевала скука: женщина начала ерзать на месте, суетиться, бормотать что-то себе под нос, пока я не велел ей прекратить (и она повиновалась, но без того униженного ужаса, который демонстрировала вчера). Потом, когда солнце зашло, сенарка надулась и стала напоминать обиженного ребенка. Женщина стала высказывать что-то вроде жалоб: «какая ужасная земля, пустая и жуткая… бу-бу-бу», потом вздыхала и добавляла как бы про себя: «…наверняка на то есть воля Божья». Потом по памяти цитировала отрывки из Библии, то один, то другой фрагмент о разрушении Содома и засевании его полей солью.
После заката мы остановились и слегка подкрепились. Еще не закончив есть, она внезапно проронила, подняв на меня глаза:
— Не помню, говорила ли я вам, насколько благодарна за то, что вы взяли меня с собой.
После созерцания дневных красот я пребывал в умиротворенном настроении, поэтому не стал ничего отвечать на это идиотское замечание и продолжил поглощать ужин.
Но Рода Титус не остановилась на единственной фразе и еще раз десять сказала спасибо. Вскоре моему терпению пришел конец, и я начал орать, чтобы она наконец заткнулась и перестала провоцировать меня ригидистскими высказываниями. Она сильно побледнела, почти до цвета соли, и проглотила кусок пищи, не прожевав как следует. Я же, выплеснув гнев, естественно, почувствовал себя гораздо лучше и быстро покончил с едой. Сенарка же, слишком закомплексованная, не могла позволить злости вырваться наружу, и вред, который причиняло «воздержание», легко отражался на ее лице. Веки дергались, теки пошли красными пятнами. Но она ничего не сказала.
Я вернулся в кабину и вновь завел двигатель. Попутчица ко мне не присоединилась. Так мы ехали три или четыре часа. Как оказалось потом, сенарка успела за это время забраться в кровать и уснуть, повернувшись спиной ко входу, в кабину. Свет женщина выключать не стала. Я забрался в постель и скомандовал отбой. Сон пришел сразу же.
На следующий день Рода Титус выглядела запуганной: она так низко опустила голову, что та оказалась на одном уровне с плечами. Но теперь установился распорядок нашего путешествия. Мы вставали в полдень, завтракали, и я вел машину до вечера. Потом останавливался, мы ужинали, а после еды и Дьявольского Шепота я снова садился за руль и ехал сквозь свободную от радиации тьму. Чем дальше на юг мы продвигались, тем жарче становилось, хотя внутри автомобиля и поддерживалась разумная температура.
Время от времени машина останавливалась, я вылезал наружу и бродил вокруг, просто чтобы размять ноги и полюбоваться видом. Ранним вечером жара стояла фантастическая, она чувствовалась на коже почти как материальное давление. Сверкающие соляные дюны, уходящие на запад…
На четвертый день Рода Титус тоже решила прогуляться и вышла на воздух, прикрывая ладонью рот, чтобы наверняка дышать только через носовые имплантаты. Она не выходила на улицу уже несколько дней и, по ее словам, легко забыла о присутствии хлора и необходимости не дышать ртом. Как только ядовитый газ попадает в легкие, организм тут же реагирует кашлем, то есть еще более глубоким вдохом, и состояние только ухудшается. Я подмигнул ей сразу двумя глазами над завязками маски.
Но как же прекрасен этот мир! Мое сердце, сморщенное до этого момента, расправилось, как легкое, призрачное легкое, наполнившееся кислородом красоты. Я устремил машину к гребню большой дюны и остановился там, развернувшись на восток — туда, где огромные ряби белого порошка застывшими волнами направлялись к краю мира по своим делам.
Тени, отбрасываемые палящим солнцем, казались очень темными, почти черными рядом с серебряно- белой солью: цепочка черных дыр среди белых пиков. Потом мы повернули на запад, рукой, как козырьком кепки, прикрывая глаза, защищаясь от яркого света белого солнца, которое ближе к горизонту становилось розоватым, телесного цвета. Здесь дюны завораживали, напоминая изгибы и впадины человеческого тела, поднимающегося и опадающего. Луч света попадал на биллионы кристаллов каждой дюны и расщеплялся на различные цвета спектра: красный, бледно-зеленый, мистический синий. Слабые следы всех оттенков, разбросанные в воздухе.
Я присел на корточки и запустил пальцы в соляной песок, который составлял дюну. В горах, где земля кое-как укрывалась от ветра, частицы соли обычно гораздо крупнее, чем в низине, и к тому же приобретают разнообразные формы. Но здесь, в глубокой бескрайней пустыне, ветер превращался в молоток, который раскалывал соляные булыжники на маленькие круглые шарики. Они катились по склону дюны, как
