немигающих глаз и резко перешел на другую тему: – Звонил кто-нибудь?
– Нет, но есть почта, – сказала Машенька и отступила к дверному косяку.
Дроздов, против обыкновения не сняв уличную обувь, направился в гостиную.
– От кого? – поинтересовался Максим Георгиевич, увидев на столе пакет.
– Его принес посыльный. Сказал, что Козакевич для вас переслал.
– Козакевич? – переспросил энкавэдэшник, устраиваясь на стуле и распечатывая конверт.
Из конверт выпала небрежная записка от Козакевича, а следом – аккуратно сложенный нелинованный лист бумаги, на котором было написано всего несколько слов, и праздничная открытка с изображением мамы и дочки, наряжающих елку.
Козакевич писал:
«Шульгина, сучка, не знала твоего адреса, поэтому письмо для тебя прислала мне. Еще, тварь, новогоднюю открытку приложила. За жену Сердюченко буду должен, там целое дело».
У Дроздова задрожали пальцы, он развернул лист бумаги и прочитал несколько строк, написанных неразборчивым медицинским почерком:
«Здравствуйте, не уважаемый мною Максим Георгиевич!
По Вашему запросу отвечаю, что интересующая Вас пациентка лишилась девственности в промежутке между моими осмотрами от 12 октября и 15 ноября прошлого года соответственно. На вопрос, при каких обстоятельствах это произошло, пациентка отвечать категорически отказалась.
Без малейшего уважения к Вам,
доктор Шульгина.
Прощайте!»
Руки Дроздова задрожали сильнее.
«Надо было мне с этого начинать! – со злостью подумал он. – Дураком надо быть, чтобы не заподозрить, что двоюродный брат с сестрой, живя в одной квартире без родительского присмотра, перепихнутся между собой, к обоюдному удовольствию. При таком стечении обстоятельств эксперимент можно смело считать провалившимся. Куб оказался не из базальта, а Стаднюк оказался развратником, а не девственником. Два необходимых условия не соблюдены. Все, теперь только бежать. Бежать, пока дерьмо не всплыло на поверхность».
– Машенька! – громко позвал он. – Принеси-ка мне спички и пепельничку.
Секретарша принесла то, что он просил, и снова исчезла за дверью.
Спалив все улики, Дроздов хотел позвонить Козакевичу, чтобы тот не проболтался Свержину раньше времени, но передумал. Козакевич со Свержиным почти не встречались, а если позвонить, то Козакевич может подставить его из какой-нибудь выгоды.
«Пусть он лучше думает, что никаких секретов у меня от начальства нет, – решил Максим Георгиевич. – Тогда они меня хватятся не раньше послезавтрашнего дня. К тому же в первый день нового года Козакевич работает, а Свержин по обыкновению напьется и будет мучиться с похмелья. Ему будет не до меня».
Оставалось разработать такой план бегства, который позволит внушить противнику, что он, Дроздов, является не беглецом, а жертвой Стаднюка.
«Идея Свержина о том, что Павел может превратиться в чудовище, дает для этого массу возможностей, – усмехнулся Максим Георгиевич. – Но основную роль будет играть милая Машенька. Она останется единственным выжившим, хоть и очень пострадавшим свидетелем. И при этом она будет совершенно честна. Но сначала надо обработать самого Стаднюка, нагнать на него такого страху, чтобы он, не задумываясь, при первой же возможности ударил женщину бутылкой по голове, только бы спасти свою шкуру».
Максим Георгиевич снова порадовался, что сообщил профессору Варшавскому настоящий адрес. Если китайца здесь застукают после всего, то это так запутает дело, что Свержин будет в нем разбираться неделю.
Энкавэдэшник поднялся по лестнице и глянул в глазок. Ничего не было видно, и Дроздов догадался, что подопечный закрыл створки трюмо.
«Все-таки он не такой тупой, – недовольно подумал Дроздов, открывая дверь. – Понял, что за ним наблюдают. Ладно, значит, он уже напуган. Тем лучше».
Войдя в комнату, Максим Георгиевич в первую очередь бросил взгляд на трюмо.
– Это что за фокусы? – зло спросил он. – Чем ты тут занят?
– Да так. Просто сижу, – поднимаясь с краешка кровати, промямлил Павел.
– А дрожишь чего, словно тебя за нехорошим застали? Почему наволочку снял с подушки? Ты что здесь, дрочишь, что ли? Ублюдок. Ладно, это уже не важно. Я сейчас на пару часов отъеду, надо кое-какие дела решить. А потом мы с тобой поедем в лесочек, и я тебя там расстреляю.
– За что? – побледнев, спросил Стаднюк.
– Не за что, – вытаращил стеклянные глаза Максим Георгиевич, – а почему! Почему, Стаднюк! Учись правильно задавать вопросы. Правильно заданный вопрос облегчает получение ответа. – Дроздов усмехнулся. – За ненадобностью, Стаднюк! За ненадобностью. Ни хрена ты интересного не нарисовал, только голову мне морочил. Срок истек. Не отпускать же тебя живым! Слишком много ты знаешь, слишком много видел. Но вообще ты неплохой парень, так что мучить я тебя не буду. Сразу в затылочек пальну – это не больно. Аккуратненько пушку приставлю – она холодненькая, приятненькая на ощупь, – потом на курочек нажму и… И все, Стаднюк! Кончились твои муки. Так что… Эти два часа можешь заниматься, чем хочешь. Трюмо разрешаю не открывать.
Павел побелел, словно простыня, на которой он сидел, не в силах шевельнуть губами. Они вдруг
