– Так, Марья Степановна, теперь надо мне с тобой разобраться. – Максим Георгиевич потащил ее к кровати. – Если бы тебя Стаднюк бутылочкой приложил, осталась бы ты жива, а так в качестве свидетеля не годишься…
Он отпустил ее и коротким ударом в челюсть сбил с ног, потом добавил сверху локтем в затылок. Женщина без чувств распласталась на полу. Дроздов присел на корточки и перевернул обмякшее тело на спину, чтобы удобнее было душить. Нащупав подушку, энкавэдэшник сдернул ее с кровати и хотел было закрыть лицо жертвы, но заметил слетевший с кровати листок бумаги.
«А это еще что такое?» – отбросив подушку, подумал Дроздов.
Энкавэдэшник поднял рисунок, несколько секунд рассматривал его, а потом, не удержавшись, взвыл на всю комнату:
– Сука!!! Тварь Стаднюк! Спрятал самое главное!
В переплетении треугольников, вписанных в окружность, Максим Георгиевич узнал фигуру, выложенную Богданом в лесу. Подобие было столь сильным, что не оставалось ни малейших сомнений в ее происхождении: уж с Богданом-то Стаднюк никак встречаться не мог.
«Значит, Голос Бога! – подумал Дроздов. – Значит, он все-таки существует, значит, Стаднюк услышал его! Черт! Главное теперь успеть в Кусково раньше, чем Дементьев утопит гаденыша».
Оставив Марью Степановну лежать на полу, энкавэдэшник кубарем скатился по лестнице.
– Сердюченко! – во весь голос заревел он. – Заводи свою колымагу! Срочно!
Он поймал шофера за локоть и, не надевая пальто, вытолкал наружу. Холодный вьюжный ветер полоснул по лицу горстью колючих, будто осколки стекла, снежинок.
– Быстро заводи! – задыхаясь от холодного воздуха, Максим Георгиевич пнул калитку и подтолкнул шофера со двора. Сам он прыгнул на переднее сиденье и нетерпеливо заерзал. Сердюченко несколько раз провернул заводную ручку, и мотор бодро затарахтел.
«Хорошо хоть прогретый!» – подумал энкавэдэшник.
– Давай, Сердюченко! Давай, Тарасик! – подгонял он увальня-хохла. – Трогай быстрее, а то из-за тебя невинного человечка убьют.
«Эмка» тронулась с места и тут же рванула вперед, тускло освещая дорогу фарами.
– Куда? – спросил водитель.
– Гони в Кусково. На тот пруд, куда мы с очкариком ездили. Помнишь?
– Как не помнить, помню, – обычно ленивый Сердюченко подался вперед и погнал машину на предельной скорости.
Но, едва въехав в сокольнический лес, «эмка» хватанула задним колесом обочину, стала поперек дороги и забуксовала. Сердюченко, ругаясь, поддал газу, но только глубже увяз.
– Твою мать! – рассвирепел Дроздов. – Убью гада!
– А поедет кто, Максим Георгиевич? Что ж я, по-вашему, специально? – повернулся к нему шофер. – А то помогли бы лучше вытолкнуть.
– Я еще машину не толкал. Ну ты, Сердюченко, откалываешь номера! Суки, давить вас надо! Только денежек дашь, охамеваете до крайней точки! – разъярился Дроздов и, продолжая грязно ругаться, выбрался на дорогу. – Куда толкать-то?
– Вперед, Максим Георгиевич! – прокричал Тарас, включая передачу.
Мотор взревел, из-под колес на Дроздова выметнулись два снежных потока, машина сдвинулась с места и выбралась на дорогу. Энкавэдэшник побежал за ней, но «эмка» неожиданно покатилась задним ходом прямо на него. Дроздов попытался отскочить, но подошвы его пижонских туфелек скользнули на снегу, и энкавэдэшник ухнул прямо под задний бампер автомобиля.
– Сволочуга, Сердюченко! – прохрипел он, выбираясь из машины. – Ты что, ублюдок! Не видишь, куда сдаешь?
Дроздов начал подниматься на ноги, отряхивая с брюк снег, но тут же в лицо ему больно и холодно ударило что-то тяжелое. Верхние зубы хрустнули, а рот наполнился железным привкусом крови.
Максим Георгиевич поднял на Сердюченко изумленный взгляд.
– Ты что?! – шепеляво спросил он и выплюнул на снег вязкий черный сгусток.
– Это тебе, гнида, за жинку мою! – Сердюченко вновь поднял увесистый разводной ключ. – Лучше бы ты подавился тем спиртом, который она для тебя таскала.
По щекам его потекли слезы. Они тут же замерзали на морозе, но хохол не обращал на них внимания, гаечный ключ снова опустился, на этот раз на ключицу Дроздова, сломав кость. Энкавэдэшник взвыл от боли и шепеляво забормотал, пытаясь оттянуть время, чтобы вытянуть «наган» из-за пояса:
– Как ты узнал? Ее же днем взяли! Ты же не мог знать, Тарасик… У-у-у-у!
– Добрые люди сказали! – всхлипывая, ответил шофер и, заметив ползущую к оружию руку Дроздова, ударил еще раз, в плечо. – Шоб ты сказився, шельма! Думал, брешут, позвонил жинке на работу. Говорят, взяли!
Дроздов не удержался и снова взвыл от боли. «Козакевич, гад», – подумал он, снова плюнул кровью и упрямо потянулся за «наганом» здоровой рукой.
– Та не тянись! Не тянись! – Сердюченко наклонился и принялся методично бить бывшего начальника по замерзшим пальцам, дробя кости. – И шо же она такого зробыла, шоб ее по этапу гнать? А то ты, шельма поганая, не пил того спирту?..
Дроздов кричал уже непрерывно. Он скрючился, пытаясь прижать к животу перебитые, окоченевшие
