– Сейчас, сейчас… – бормотал он. – Надо подождать, когда лампы нагреются.
За суетой Грот не заметил, что Карл не выдержал битвы с алкоголем – выпивка и табак довели его до состояния, близкого к ступору. Он слышал и видел все, но не мог пошевелить даже пальцем, да и сознание реагировало на происходящее довольно вяло. Лишь когда мембрана динамика наконец завибрировала, издавая скрежет, похожий на стон перегруженного металла, Карл оживился и медленно подался вперед, не вставая с кресла.
– Господи! – воскликнул Грот Ребер. – Это уж точно не земная радиостанция! Карл, ты слышишь?
– О, майн гот! – пробормотал немец, с трудом возвращаясь в реальность. – А ты говорил – обычные помехи…
Мембрана динамика выла и скрежетала, словно кто-то волок по кривым заржавленным рельсам старую прохудившуюся цистерну.
– Я поражен не меньше тебя! – Ребер уже совсем протрезвел. – Подожди, это надо непременно записать! Как же я сразу не додумался! Проклятье…
Он бросился в мастерскую, а Карл завороженно пялился в подрагивающую мембрану. Постепенно по его лицу разлилась мраморная бледность, а зрачки заметались, как у человека, глядящего на проносящийся мимо поезд. На лбу начали быстро выступать капельки пота. Динамик хрипел и взревывал, словно звук шел с микрофона, установленного в клетке неведомого чудовища. Волосы на голове немца шевельнулись, щеки побледнели так, что под кожей проявились синеватые жилки.
– Никогда не думал, что у звезд такой диковатый голос, – вернувшийся Ребер опустил на пол тяжеленный проволочный магнитофон.
Карл не ответил. Все время, пока хозяин подключал провода и ставил катушки с проволокой, немец мелко подрагивал всем телом, а затем грохнулся на пол, раскинув руки со скрюченными в судороге пальцами. Сигара вывалилась изо рта и покатилась по полу, оставляя пепельный след на раскатанной звездной карте. Остановилась она в созвездии Лебедя, быстро прожигая в бумаге дыру.
– Что с тобой? – испуганно обернулся Ребер.
Он торопливо затоптал окурок, опустился на корточки возле Карла и пошлепал его по щекам. Немец сразу же поднял веки и перестал трястись, как эпилептик, но взгляд его по-прежнему оставался бессмысленным.
– Ты что? – с некоторым облегчением выдохнул Грот. – Ну и напугал же ты меня, старина!
В глазах немца наконец мелькнул огонек понимания. Карл что-то пробормотал по-немецки.
– Мы точно выпили лишнего, – Ребер усадил приятеля в кресло. – Хочешь содовой?
– Выпью, – кивнул с трудом Карл и помотал головой из стороны в сторону, пытаясь протрезветь. – Черт! Ничего не помню. Со мной такое было только однажды, когда мешком по хребту попало. Что же это так скрежещет?
Динамик продолжал свою жутковатую песню, а катушки магнитофона медленно вращались, записывая звук на проволоку.
– Это голос звезды, – мечтательно произнес Грот.
– Он ужасен, – недовольно скривился Карл. – Словно ногтями по ржавому железу. Неужели такова музыка сфер?
– Но это сильно отличается от того шипения, что удалось записать Янскому! – возразил Ребер. – То был вполне обычный радиошум…
– Можно подумать, что это не шум, а пение ангельского хора! – усмехнулся немец.
– Ты не понял, – сказал Ребер, потирая кончик носа. – Шумом в радиотехнике называется вполне определенный сигнал, амплитуда которого примерно равна на всех имеющихся частотах. А здесь… Чуть ли не осмысленная фраза. Разве ты не слышишь? Может быть, это царапается в крышу моего дома космический разум?
– Не знаю, как у тебя, – нахмурился Карл, – а у меня мурашки по спине от этого звука. Если это может быть чьим-то голосом, то разве что дьявола. И вообще, я себя отвратительно чувствую. Пожалуй, я не дойду до дома. Ты позволишь мне заночевать у тебя?
– Оставайся, – Грот Ребер в задумчивости потер переносицу.
Глава 11
Свет внутри гондолы стратостата был настолько тусклым, что Павла начал мучить приступ удушья. Пол под ногами неприятно покачивался.
– Тебя не тошнит? – спросил Гринберг, высовываясь из-за черного куба, занявшего почти все свободное место.
– Не очень, – неуверенно ответил Стаднюк.
– А то смотри, заблюешь тут все.
Продолжать разговор не хотелось. Павел ссутулился и принялся украдкой осматривать доступное взгляду пространство. И без того в герметичной кабине не было слишком просторно, а теперь, с огромным кубом из черного стекла, водруженным посередине, и вовсе стало не развернуться. Павел не имел ни малейшего представления о целях своего присутствия в столь неожиданном для себя месте, но спросить об этом у Гринберга опасался. Не потому, что Гринберг выглядел слишком сурово, хотя и это было правдой – низкорослый, широкий в плечах, с тяжелым взглядом, – но скорее от того, что в глазах Павла он был облечен властью. Власть для Стаднюка была понятием почти мистическим – это была сила, которую он и не мечтал получить. Власть, по его мнению, являлась уделом избранных, то есть людей особого рода. Есть те, кто повелевает, а есть те, кто подчиняется. Своим запуганным, непривычным к смелому анализу мозгом Паша понимал, какая бездна разделяет эти два типа людей, но не мог сообразить, в чем именно
