порядочность своего соотечественника.
И пришлось Митико продать костюм Кадзи, чтобы вернуть стоимость одежды тем, у кого она взяла, эти кимоно на комиссию.
Костюм Митико продала доктору Се; тому было неприятно покупать костюм Кадзи, но он догадался, что Митико находится в затруднительном положении.
— Я хотела попросить вас еще об одном, — смущаясь, сказала Митико. — Вот только не знаю, согласитесь ли вы.
Старательно подбирая слова, Митико попросила Се попытаться освободить Окидзиму, а если это невозможно, хотя бы разузнать, что с ним.
Се нахмурился. Он прямо заявил, что предпочитает но ввязываться в подобные дела, так как это может повредить его положению врача.
— Боюсь, что всплыло дело на рудниках, — грустно проговорила Митико. — Если уж Окидзиму, имеющего косвенное к нему отношение, привлекут к ответственности, то Кадзи уж наверняка не простят.
— Я врач и очень далек от подобных дел, — улыбнулся Се, — но, присмотревшись к жителям этого города, я увидел, что они очень строги к себе и довольно миролюбиво настроены к японцам, по крайней мере так мне показалось… А Кадзи нечего беспокоиться. Ведь он сделал тогда все, что мог. Даже женщины из «веселого заведения» это подтвердили.
Митико почтительно склонила голову. Ей было приятно, что есть еще люди, которые относятся к Кадзи хорошо. Когда Митико собралась уходить, Се, замявшись, сказал:
— Может, вы согласитесь до возвращения Кадзи поработать в нашей больнице? У нас есть сестры- японки, так что устроить вас сестрой — в моих силах. Время тревожное! Не сегодня-завтра начнется гражданская война, раненых будет много… Если вы будете помогать Народной армии, думаю, и Кадзи это одобрит, когда вернется.
Митико слабо улыбнулась.
— Одобрит?..
«Вот если бы он когда-нибудь предстал передо мной так же неожиданно, как вы…» — подумала Митико, но промолчала.
Окидзиму вызвали по другому делу. Окадзаки узнал один китаец, которого тот избил хлыстом в Лаохулине. Китаец уже прошел было мимо, но потом вернулся.
— Ты помнишь меня?
Окадзаки, разумеется, не помнил. Мало ли кого он избивал, разве всех упомнишь? А теперь любой китаец мог вогнать его в дрожь.
— Не помню, — сказал Окадзаки, побледнев как мел.
— Ты не помнишь, а я помню. Куда хлыст дел?
Окадзаки лучше было бы молчать. Тогда он, может, отделался бы пощечиной или плевком в лицо, и дело с концом. Но Окадзаки подумал, что, случись с ним что-нибудь сейчас, жена и дети останутся на улице, и он с жалкой улыбкой протянул китайцу пачку сигарет и мешочек с орехами. Однако китайца, видно, возмутило то, что Окадзаки так дешево хочет отделаться от него. Он ударил его по рукам, орехи и сигареты полетели на землю.
— Ты по-другому заплатишь за свой хлыст! — крикнул китаец.
На беду у этого китайца оказался приятель в Управлении охраны общественного порядка. Китаец, может, просто хотел проучить Окадзаки, но колесо завертелось. В управлении, естественно, поинтересовались, не числятся ли за этим японцем и другие проступки, и китаец чистосердечно рассказал то, что он о нем знает.
Тогда Окадзаки решил призвать на помощь Окидзиму, который к тому же превосходно говорил по- китайски.
Когда Окидзиму привели, Окадзаки сидел на стуле, сжавшись в комок, и дрожал мелкой дрожью. За столом сидел китаец, по-видимому следователь.
— Вы знаете этого человека? — спросил китаец у Окидзимы.
— Да.
— И знаете, что он делал в Лаохулине?
— Да, в самых общих чертах.
— Знаете о его издевательствах над китайцами?
— Конкретных фактов не помню.
— Окидзима, спаси, — умоляюще прошептал Окадзаки по-японски.
Китаец сердито посмотрел на Окадзаки.
— А что, собственно, говорить? — хмуро сказал Окидзима. — Почти все японцы били китайцев, и сейчас мы расплачиваемся за это. Вот только сколько будем платить — неизвестно.
— А вы лично били китайских рабочих?
Окидзима закрыл глаза и вспомнил Кадзи.
— Как же вы оцениваете сейчас свое поведение?
— Я в свое время поссорился из-за этого со своим хорошим другом. И уже тогда я понял, что был неправ. Но даже если бы меня и не сцапала жандармерия за потворство китайским рабочим, сейчас все равно пришлось бы держать ответ перед вами.
— Этот человек, — китаец показал подбородком на Окадзаки, — настаивает на том, что бил не по своей воле, а по приказу. Он клянется, что ни разу не ударил по своей прихоти.
Окидзима мысленно усмехнулся. В какое жалкое ничтожество превратился Окадзаки — гроза рудника. Да, такие люди, пожалуй, виноваты больше всех…
— Я не знаю, в чем вы его обвиняете, — проговорил Окидзима. — Скажу только одно: на его месте мог быть любой из нас. Смешно отрицать вину японцев перед вашим народом. Так что, если мне позволили торговать в городе, очевидно, можно и ему…
— Как это? А если ему не позволим, выходит, и вам нельзя разрешить? — рассмеялся следователь.
Окидзима улыбнулся.
— Это ваше дело. Как говорится, рыба, лежащая на кухне у повара, не спорит с ножом.
— Нехорошая пословица. Наша цель не в том, чтобы наказывать людей.
В это время в комнате появился еще один человек в форме и, подойдя к столу, что-то долго объяснял следователю. Тот слушал с невозмутимым лицом и только кивал головой. Потом он повернулся к Окадзаки и сказал:
— Вы обвиняетесь в зверском убийстве китайцев в Лаохулине. Мы вынуждены вас арестовать. Пожалуйста, переведите ему, — обратился следователь к Окидзиме.
Окадзаки, видно, чутьем понял внезапную перемену и побледнел как полотно. Взглянув на него, Окидзима пробурчал по-японски:
— Теперь юлить нечего. Это, наверно, то самое дело.
Схватившись руками за стол, Окадзаки резко поднялся. Его белесые глаза забегали по комнате.
— Не я один! И ты, и Кадзи, все в этом виноваты.
Окадзаки схватил за руку следователя и, показывая на Окидзиму, закричал:
— Он тоже! Не я один!
— Замолчи! — крикнул Окидзима.
Наступило молчание. Его нарушил голос следователя.
— Вы только что заявили, что не помните конкретных фактов. Выходит, вы солгали?
— Ну и что же?
Выпуклые глаза Окидзимы тоже заерзали. Неужели это конец? Всплыл в памяти телефонный разговор с Кадзи, свидание с ним в жандармерии, перевод в заброшенный рудничок. Невеселые воспоминания… Ну что ж, этого надо было ожидать… Только бы не докопались до его участия в карательных операциях. Тогда крышка…
— Этот человек и я со своим другом стояли на противоположных позициях. Но тем не менее не могу
