— А при чем тут побег рабочих? — опросил Кадзи негромко, но угрожающе.
Чен растерялся.
— Я не знаю, только…
Кадзи уставился на юношу. Ему хотелось крикнуть: «Что же ты мне сразу не сказал?» — но вместо этого он только желчно буркнул, что терпеть не может доносчиков. — Никто не просил тебя шпионить, Чен, — сказал он.
Фуруя с кем-то разговаривал. Конечно, этот Фуруя — личность темная. Но сам по себе факт явно недостаточный, чтобы подозревать его. Это опасный путь. Как он будет выглядеть, если Фуруя ни при чем?..
Кадзи, не глядя на Чена, пошел прочь. Чен стоял, не понимая, чем он рассердил начальника. Он хотел помочь ему и думал, что господин Кадзи будет доволен. Чен любил Кадзи. Кадзи не отличал его от японцев, Чен очень ценил это. Наверно, у господина Кадзи сегодня просто плохое настроение. Понятно — неприятности одна за другой, вот он и сердится, срывает на нем злость. Горькая обида сдавила грудь.
У входа в отдел Кадзи столкнулся с Окидзимой. Оглядев живописные лохмотья друг у друга, они обменялись улыбками.
— Я все подготовил. Как у директора? Сколько дает им на отдых?
— Месяц.
— Молодчина. Ты, а не директор. Ну, пошли домой, вымыться надо. Противно, будто коростой оброс.
— У меня тут еще одно дело.
Окидзима взглянул на Кадзи. Губы твердо сжаты. Лицо невеселое. Если сейчас пустить его в отдел — кинется разбираться в этой истории с угоном рабочих и совсем скиснет.
— Пошли, пошли домой! Надо привести себя в порядок. Смотри, на кого мы похожи.
— Я на минуту, — Кадзи кивнул и толкнул дверь конторы.
Фуруя немедленно доложил ему о происшествии. Кадзи разглядывал его сонное лицо. Неужели он?
— Ну как, болит живот? — внезапно спросил Кадзи.
Фуруя, по-видимому, забыл, что ссылался вчера на боль в желудке. Он опешил, потом спохватился, торопливо поблагодарил за внимание и сказал, что немного полегчало.
— Китайские блюда надо выбирать с умом. Наверно, жирного вчера много съели.
— Вообще не ел.
— Вот как! Возможно, я обознался. Я заходил с женой в кафе, в соседней кабинке мне послышался ваш голос…
Сонливое лицо Фуруя по-прежнему ничего не выражало. Кадзи достал сигарету, угостил Фуруя.
— Ну ладно. Так кто же у нас переманил рабочих, как вы полагаете?
— Ума не приложу.
— Ну, если вы, старый работник, ума не приложите, то мне наверно, и браться за расследование не стоит. В этом деле замешан кто-то из наших сотрудников. Я попрошу вас присмотреться ко всем, кто внушает подозрения. Китаец это или японец — не важно.
— Слушаюсь.
У Фуруя было каменное лицо.
Вошел Чен и молча уселся за свой стол. Кадзи посмотрел на него и решил про себя, что он верит Фуруя не меньше, чем Чену.
На душе было тревожно. Он чувствовал, знал, что за спиной кто-то издевается над его усилиями, смеется, показывает язык. Знал и злился. И понимая, что злится впустую, впадал в ярость.
— Вот уж спецрабочие будут вам благодарны, господин Кадзи! Белой муки они, пожалуй, и на свободе в глаза не видели, — сказал Фуруя. Похоже было, что он просто издевается.
И снова возникла в памяти толпа серых призраков. Кадзи почувствовал почти физическую боль. Рядом, по соседству, на том же клочке земли, в нерасторжимой связи с ним существуют изъеденные лишаями, гноящиеся струпьями тела измученных узников и белое нежное тело Митико… Загнанные за колючую проволоку, отгороженные от мира, эти призраки будут благодарить за жалкую лепешку из белой муки…
Кадзи встал. Пожалуй, лучше будет пойти принять ванну и сбросить с себя эту хандру. Не так уж глуп Окидзима.
У двери его догнал Чен.
— У меня к вам большая просьба, — запинаясь, проговорил он. — Не скажете ли вы, чтобы мне дали немного пшеничной муки? Матушка очень болеет, а у нас одни жмыхи и гаолян.
Кадзи ни разу не видел матери Чена, хотя в воображении его уже давно сложился образ маленькой, рано состарившейся женщины с крохотными забинтованными ногами; у нее часто болит голова, она щиплет себе виски и лоб, и от этого у нее под глазами огромные фиолетовые синяки; брови у нее нахмурены, она вечно брюзжит и жалуется, она поехала вдогонку за женихом и мечтала найти свое горькое счастье в бездомной скитальческой жизни, а теперь молится об одном — съездить в Шаньдун и похвастаться перед родней: «Муженек мой разбогател и выстроил огромный дом, а сын окончил японское училище и стал важным начальником в Маньчжурии». Ее муж размозжил себе голову, свалившись в заброшенный шурф, а сын тянет лямку канцеляриста за полторы иены в день. Если будет стараться, лет через десять ему, пожалуй, будут платить две иены… Но покупать из-под полы муку для матери он не может…
— Мне очень хочется помочь тебе, — сказал Кадзи извиняющимся тоном, — но не могу же я делать для тебя исключение.
— Простите.
Да, на складе много муки, целые штабели мешков с мукой. Она предназначена для выдачи смехотворно маленькими порциями китайским рабочим — дважды в год, в новогодний праздник и в день поминовения предков. Такую же порцию дополнительно полагается выдавать особо отличившимся рабочим, не имеющим за год ни одного прогула. А честно говоря, эта мука предназначена для того, чтобы японцы растаскивали ее как крысы… Ему очень хотелось дать Чену муки. Это так просто — проявить ничтожную снисходительность. И люди о нем будут говорить хорошо, скажут: добрый, сочувствует… Но тут Кадзи представил себе злорадную ухмылку Мацуды: «Похоже, — скажет он, — и ты начал кое-что понимать. Давно бы так. Ну, теперь-то ты не станешь возвращать мою докладную?»
Кадзи окликнул Чена.
— Постой-ка, Чен. Весь этот месяц спецрабочие будут получать муку и пшено. Надзор за выдачей вечерней нормы возлагаю на тебя. Понял?
Чен, недоумевая, посмотрел на Кадзи. Потом лицо его осветилось широкой счастливой улыбкой.
На руднике только и разговоров было о том, как опростоволосился Кадзи — сколько рабочих увели у него из-под носа! Это событие стало темой номер один, тем более что жизнь молодой четы, недавно приехавшей на рудник, была в центре внимания местных дам.
— Зазнался, вот и перехватил через край…
— Известно, молодость — глупость.
— Тут люди стреляные, огонь и воду прошли. Не так просто их одолеть.
— А вы слышали, как он взятку обратно отправил? Благородство захотел показать!
— Вот и сел в лужу! Ха-ха-ха!..
— Ну зачем так! Нехорошо смеяться над человеком, неопытный еще.
— Эге, да ты к нему, видно, неравнодушна. Зря стараешься, у него жена красавица…
Обойдя единственную в поселке улицу, пересуды дошли до Митико.
Кадзи не сказал ей ни слова о своей неудаче. Не потому, что стыдился признаться в промахе. Он не считал это своей ошибкой. Что-то было неправильно, порочно, но где — он еще не разобрал и не видел необходимости попусту тревожить Митико.
А Митико поняла все по-другому: он не хочет делиться с ней своими мыслями и переживаниями.
— Ведь если б я знала все это заранее от тебя, я могла бы заставить сплетниц прикусить языки, —
