сетовала Митико. — А так что я могла им ответить?
— А ты ничего не отвечай, — посоветовал Кадзи. — Они привезли свои островные замашки, завидуют чужому успеху, радуются чужой неудаче. Ну и пусть себе болтают, меня это не трогает. Плохо другое — сам не могу никак разобраться…
— В чем?
— В том, как обращаться с людьми, которые не уважают собственного человеческого достоинства…
— А что, опять хотят переманить?
— Да пока не знаю. Но буду следить. Впрочем, как тут уследишь! Проберется какой-нибудь субъект, сунет им денег, наговорит сладких слов…
— Но ведь ты не можешь обещать им больше денег? Компания не согласится.
— В том-то и дело, — подтвердил Кадзи. — Компания не согласится.
— Тогда нечего и голову ломать. Может, им надо лекции читать или проповеди, мол, человек существо высшее, человеком нельзя торговать… Ну, вроде как в начальной школе…
И Митико сама же рассмеялась наивности своего предложения. Так по-детски светел был ее смех, что и Кадзи заулыбался.
Как это нелепо, как жестоко — поддерживать темноту, дремучее невежество людей и, пользуясь им, выжимать из них все соки, все, что они могут отдать. В этом квинтэссенция колониализма. И Кадзи вздохнул. Митико своим ребяческим смехом, сама того не подозревая, открыла ему глаза: яркий луч высветил из окружающей мглы грозный риф, на который Кадзи сам, по доброй воле направил свой утлый челн! На «морской карте», приведшей его сюда, на рудник, этот риф не был обозначен… Он не знал о нем, когда писал о «проблемах управления колониальной рабочей силой». А если бы знал и написал?..
— Тогда было бы так! — сказал он вслух и ударил ребром ладони себе по затылку.
— Та-ак?! — Митико погладила его шею. — Зачем ты, не надо… Что ты собираешься делать?
— Если б знал, сам бы написал, как выразился почтеннейший Окидзима.
Откинувшись на спину, Кадзи уставился на яркую лампочку. Митико наклонилась и заглянула ему в лицо. Он даже не улыбнулся.
— И ничего, ничего нельзя сделать? — тихо спросила Митико.
— Как сняться с камней и не пойти ко дну?.. — проговорил Кадзи, не глядя на Митико.
Она почувствовала, что мысли мужа ушли куда-то далеко-далеко.
— Вот иной раз хочу оторваться мыслями от войны, — повернулся к ней Кадзи, — а ничего не выходит. Жизнь снова тащит назад. Впрочем, это у всех так, наверно…
Митико не поняла. Только сердцем любящей женщины ощутила, как бьется муж, пытаясь вырваться из какой-то огромной злой паутины, опутавшей его. И не могла, не знала, как спасти его.
Ей стало страшно. Казалось, что само, ее маленькое счастье вместе с ее Кадзи беспомощно барахтается в паучьих лапах и гибнет у нее на глазах.
— Придумай, сделай, чтобы все было хорошо, — прошептала она умоляюще.
— Попробую, — грустно усмехнулся Кадзи. — Помнишь, ты говорила: какой бы тяжкий гнет на нас ни взвалили, надо выстоять, надо выжить. Ты и сейчас думаешь, что в этом радость?
— Да! — сказала она твердо, и от этих слов ей самой стало легче.
А Кадзи вспомнил ухмыляющегося Окидзиму: «Уж очень ты заботишься о чистоте своей шкуры… Ну что ж, давай, покажи как выглядит честная жизнь… Если только можно назвать честной жизнь человека, уже причастного к преступлению…»
Через три недели по приказу директора спецрабочих вывели на работу. Поводом к этому послужило очередное требование правления увеличить добычу. Вообще-то по сравнению с недавним прошлым рудник достиг заметных успехов, но до выполнения плана было еще далеко. Удивляться было нечему — планы составлялись без учета реальных возможностей и отражали только потребности военной промышленности в металле. По-видимому, там, наверху, считали, что недостаток производственных мощностей может быть восполнен патриотическим духом… И соленым потом спецрабочих, где это возможно.
— Завтра начинаете работать, — объявил Окидзима старостам, — и переводитесь на общее питание — гаолян и жмыхи. Как все рабочие.
Старосты выслушали распоряжение равнодушно. За три недели отдыха спецрабочие немного отошли. Кожа, покрытая струпьями, начала очищаться, исчезла ее мертвенная, землистая бледность. Только одно не изменилось — безжизненные, бесстрастные, ничего не выражающие лица. Запертые за колючую проволоку люди бесцельно бродили, останавливались, тупо смотрели на волю за проволокой и снова бесцельно бродили по загону.
Распечатав пачку сигарет, Кадзи угостил старост. Сун, староста второго барака, взял сигарету и поблагодарил. Взял Хоу из первого барака, и Хуан из третьего, и Гао из четвертого. Главный староста Ван Тин-ли молча отвернулся. Застывшая ледяная гримаса на его лице могла сойти и за холодную улыбку. Он словно говорил: сигаретами нас не купишь. Кадзи пристально оглядел его. Высокий, с тонкими чертами лица, Ван Тин-ли не походил на простолюдина.
— Не куришь? — спросил Кадзи по-китайски.
— Раньше курил.
— Бросил?
— Хватает мучений и без того, — спокойно и тихо ответил Ван. — Покуришь раз — потом будешь мучиться без курева.
— Так называемая революционная стойкость? — иронически буркнул себе под нос Кадзи.
— Не думаю, чтобы японцы стали снабжать нас сигаретами, — сдержанно возразил Ван. — Лучше не привыкать.
— Вот тебе и благодарность! — грубо прервал его Окидзима и посмотрел на Кадзи. — Спасали их от смерти, лечили, а вот и благодарность!
Ван только усмехнулся.
— Мы когда свободна будет? — неожиданно спросил Хоу на ломаном японском языке. — Мы народ крестьянска, воевать нет, тихо. Японский солдат пришла, наша женщина губил, мужчин туда-сюда гнал. Плохо совсем. Был тысяча, еще больше. Теперь шестьсот нет. Где остались? Помер!
— Нет, не помер! — гневно вмешался Сунн. — Не помер! Убили их!
— Я обещаю, здесь этого не повторится! — торжественно заявил Кадзи.
— Японский люди красиво говорят. И пишет красиво, — горько сказал Гао.
— Только неправда все, одни слова.
Окидзима сверкнул белками.
— Вы вольны верить японцам или не верить. Только помните — сейчас вы во власти японцев. Господин Кадзи и я — тоже японцы. Вот и подумайте, какая вам польза от таких разговоров. Под надзором военных были — небось помалкивали. Еще бы, там с вами не церемонились, сболтнешь лишнее — на месте расстреляют. А у нас отъелись на белой мучке за три недели и осмелели! Очень рад за вас, конечно, но советую не забывать — вы пленные, а мы ваши надзиратели. Так что особенно хорохориться не советую!
— Вы видите колючую проволоку, — медленно заговорил Кадзи по-китайски.
— Так вот, от вас зависит, снимут ее отсюда или оставят. Думайте, как хотите, но я лично считаю, что ваше будущее в ваших руках.
Ван Тин-ли искоса посмотрел на Кадзи. Староста третьего барака Хуан сказал:
— Когда в человек ложь нет, мы верим. Мы верим начальник, пускай начальник верит нам. Хорошо.
И на губах его мелькнула чуть заметная хитрая усмешка.
— А ты что скажешь? — спросил Кадзи у Ванна.
Тот ответил, что они не солдаты, поэтому имеют право требовать освобождения, а японцы по той же причине не имеют права их задерживать.
— Мне очень жаль, но права освободить вас я не имею. На меня возложена как раз обратная обязанность: не допускать вашего побега, — ответил Кадзи.
