так и простояли весь разговор: он — у торшера, она — у края огромного обеденного стола. Молча выслушав учительницу, Глебов отец сказал, что абсолютно согласен с ней, что поступок действительно безобразен и что он уже наказал сына: обещал купить ему к лету велосипед с моторчиком, а теперь не купит.
— Но в то же время, простите меня, я запамятовал ваше имя и отчество, — сказал Глебов отец, — каждый человек должен уметь отстоять свое достоинство. Не мне вас, думаю, учить этому. Глеб, разумеется, поступил не лучшим образом. Он мог найти другой, более благородный способ выражения своего несогласия с оскорбительными словами соученицы. Но молодо-зелено, дорогая. Что поделаешь? Подрастет — поумнеет. Я в его возрасте и не такое выкомаривал.
Софья Владимировна ушла не попрощавшись. Она ушла, точно провинившаяся ученица из кабинета директора. И все потому, что Софья Владимировна тоже не умела поставить себя. Вернее, не то что не умела. Просто Глебов отец стоял выше всех. Так же, как и Глеб в нашем 8-м «б» классе.
— Ну, решил задачку? — спросил у меня Боря, докурив папиросу и не зная, куда ее деть.
— Не получается она, — пробурчал я. — Чего я сделаю? «От листа жести, имеющего форму», — передразнил я автора учебника П. А. Ларичева. — Понапридумают черт-те чего, а ты за них голову ломай. Не могу же я целый день над одной задачкой сидеть.
С отвращением оттолкнув тетрадку, я захлопнул задачник.
— Вот-вот, — сказал Боря, снова открывая задачник. — Задачка не получается, кто виноват? Разумеется, автор задачника или тот же архитектор. Так?
— Ладно тебе, — надулся я. — Вместо того чтобы помочь… Я так тебе по-настоящему помог, а ты сразу с ехидствами.
— Да как же я тебе помогу, если ты чертиков в книге рисуешь, а не над задачкой думаешь? — сказал он.
— Это не чертик, — буркнул я. — Кот.
— Ну, котов. Давай-ка вместе попробуем разобраться. Значит, так:«От листа жести…»
В это время в коридоре зазвонил телефон, и я дернулся от стола.
— Сиди, — нажал мне на плечо Боря.
— Так телефон же.
— Сиди, без тебя подойдут. Нас с тобой дома нету. Или ты еще раз собираешься остаться в восьмом классе на второй год? Смею заверить, больше тебя не оставят.
Но я все равно выскочил из комнаты и побежал к телефону. И не зря. Звонил Глеб.
— Старик, — сообщил он, — я тут у твоего Вени Сипатого такую пленочку достал, подохнешь. Давай ко мне. Переписывать будем.
Мой новый друг не любил долго ждать. А я уважал своего нового друга и никогда не заставлял его ждать долго.
Глава девятая
Ах, зачем любила я!
На лесах гулял студеный ветер, сводил у меня пальцы в заскорузлых от извести брезентовых рукавицах. Я шлепал серой кашицей раствора в разводья отбитой штукатурки и размазывал густую массу лопаточкой-обрезовкой, похожей на червонное сердце с игральных карт. Под ногами шатко ходили сколоченные в щиты, заляпанные известью и краской доски настила. Рядом орудовала полутерком, кругами затирая сырую штукатурку, разбитная девчонка Люся Поперечная.
— Ах, зачем любила я, — в такт с кружащейся в вальсе рукой мурлыкала себе под нос Люся, — зачем стала целовать? Хоть режь меня, хоть ешь меня, уйду к нему опять.
Голова у Люси по-старушечьи, от бровей до подбородка, была обмотана теплым платком. Рябые и жесткие от пятен краски ватник и стеганые штаны делали ее похожей на водолаза. Штаны и ватник были велики Люсе.
Внизу по улице лился праздный поток людей и машин. Людям и машинам не было никакого дела до того, кто там мерзнет на лесах и что он там делает. Люди гуляли, заходили в кафе, торопились в кино, а я, как проклятый, с раннего утра шлепал и шлепал на старинный кирпич вязкую штукатурку.
Какой это дурак сказал, что штукатурам лафа? И крепенько тем самым подкузьмил меня. Это тот дурак сказал, когда мама притащила меня за руку в профессионально-техническое училище.
Прошлый раз она точно так же притащила меня в это училище. Но тогда Веня Сипатый чуть не вышиб Андрею Зарубину глаз. А на этот раз Зарубину ничего не вышибали. Все его глаза вместе с очками остались на месте. Но меня все равно исключили из школы. Вернее, не исключили, а решили, что дальше мне, дескать, учиться не имеет смысла. Закончил с грехом пополам восьмой класс — и до свидания.
Мама в кабинете у заведующего районо закатила такой скандал — в сто раз похлеще, чем десять лет назад. Да оно и понятно. Десять лет назад хоть была более-менее веская причина для отчисления. А теперь?
— Почему вы так кричите, Карпухина? — сказал маме заведующий.
— Это не я кричу! — закричала мама. — Это крик души.
— Что-то у вас душа больно крикливая, — нахально заметил заведующий и посоветовал маме определить меня в профессионально-техническое училище. Он так и сказал: «определить». И мне почудилось в этом словечке что-то зловещее.
В прошлый раз мама тоже по совету заведующего определила меня в ПТУ, и я попал в сантехники. Трубы-рукомойники, краны-унитазы. Люди живут и радуются, а ты им унитазы в уборной устанавливай. Великолепная работенка! Да еще после училища меня сунули к такому прорабу — прокурор, а не прораб. То ему не так, это не этак. В другом каком деле подзамазал, подзаклеил — и полный порядок. Любого прораба-прокурора можно вокруг пальца обвести. А тут не обведешь. Тут (чтоб всем тем трубам перелопаться!) чуть недосмотрел — и уже капает. Ни одной такой проклятой специальности нет, как у сантехников. Все время капает. В часовой мастерской и то наверняка легче. Не дотянул там какой винтик — чепуха на постном масле. На минуту часы вперед, на минуту назад — какая разница? А тут капает. Ты ее, трубу проклятущую, и с паклей затягиваешь, и с краской, и с жидким стеклом — все одно капает. И хорошо еще, если только капает. А то фонтаном хлещет.
Ну, у меня и нахлестало. В новом доме. Пять этажей насквозь. И свои же ребята, сантехники, на товарищеском суде такое потом несли, вспомнить противно.
— Безответственность! Халатность! Безграмотность!
Особенно меня умилило про безграмотность. Ну, конечно же, чтобы унитаз в уборную воткнуть, высшую математику нужно знать, академиком быть. Жуть, какие мне попались гениальные ребята — сантехники. У меня даже, как у Вени Сипатого, появилось тогда желание после суда почистить кому-нибудь из них, самому умному, чайник. Да не стал связываться. Все равно они ничего не поймут, эти унитазные академики.
Вот почему, когда на этот раз мама притащила меня в профессионально-техническое училище, я наотрез отказался учиться на сантехника.
— На кого угодно, — заявил я, — только не на сантехника.
Тут какой-то дурак и подвернулся со своим «лафа штукатурам» Я подумал, может, им и вправду лафа. А теперь вот должен мерзнуть на лесах. Изумительная работенка! Обновлять какие-то идиотские фасады.
Раньше я и не замечал, что у домов есть фасады. С лепкой, с разными голыми дядями-тетями, с заковыристыми фиглями-миглями. Ручкой обрезовки штукатурку простучи. Бухтит она или не бухтит? Если бухтит, отбей. Место почисть, водой смочи, штукатуркой залепи, глянец наведи. Тьфу! Чтоб она вообще вся поотвалилась, эта штукатурка, вместе с ее дядями-тетями и фиглями-миглями. И какой только идиот придумал штукатурить стены? Будто без штукатурки жить нельзя! Самого бы его заставить поторчать целый день на лесах да пошлепать раствором.
Я шлепал. Размазывал лопаточкой-сердечком вязкое тесто, снова шлепал и слышал, как напевает
