раньше, но не говорил, чтобы ее не пугать.
– Наша рощица должна быть здесь. – В ее глазах появился нескрываемый испуг. – Кажется, мы заблудились.
– Может, мы еще не дошли? – попробовал успокоить ее я. – Все-таки след от ракеты довольно длинный, а мы пошли с дальнего конца.
– Я считала барханы, – призналась Танечка.
– Не бойся. Я сейчас влезу на бархан и посмотрю, где наши дома.
Я полез вверх и услышал, как она расплакалась за спиной. Песок жег ладони, когда мне приходилось его касаться. Вообще-то я перепугался не меньше, и сам бы поревел вволю, но было стыдно. На самой верхушке дул ровный ветер и песок едва уловимо звенел, скатываясь по крутой стороне бархана.
– Я пить хочу! – пожаловалась Танечка.
– Подожди немного! – крикнул я и встал во весь рост.
Ветер дул почти в спину, и вид открывался на все четыре стороны. Кругом, кроме песка, ничего не было видно – барханы, барханы… Кроме песка и целой стаи шакалов. Я попробовал взять себя в руки и насчитал десяток зверей. Нас они уже наверняка почуяли и целенаправленно бежали к нам между барханов косой цепочкой.
Я в несколько прыжков соскочил вниз, забив сандалеты горячим песком.
– Что это за звук? – Танечка не переставала плакать. – Шакалы тявкают, да?
– Да, – признался я. – Только ты не бойся.
Когда я вынул из кармана коробочку и высыпал кучку капсюлей в ладонь, она напугалась еще сильнее и, видимо, поняла – шакалов много.
– Они нас порвут. – Танечка жалобно вытерла кулачком слезы.
– Успокойся. – Я уже знал, как говорят командиры, потому что мой отец был командиром военных летчиков. Теперь командиром стал я, хоть никто меня и не назначал, как-то само назначилось.
– Надо возвращаться к воде, в воду они не пойдут. Понятно? А Ксюша знает, где мы, после обеда она кого-нибудь приведет.
Разумность моих доводов успокоила Танечку, и мы быстро двинулись обратно. Уже потом, намного позже, я узнал, что другие дети в таких случаях бегут, но мы точно знали, что бежать нельзя – жара, сыпучий песок и беспощадное солнце вымотали бы нас меньше чем за минуту. А вот шакалы могли бежать и по песку, и в жару, они родились и выросли в этой пустыне.
Они догнали нас очень быстро, обошли с двух сторон и тявкали, а еще трое нагло подпирали сзади. Я зарядил капсюль и выстрелил, взвел курок, выдул из лунки отстрелянный колпачок, быстро вставил новый и выстрелил снова. Грохот получился внушительный, и задняя тройка отстала, а те, что бежали справа, отсекая нас от ложбины, обошли бархан с другой стороны.
– Надо правее!
Я не мог помочь Танечке, потому что обе руки у меня были заняты – в одной рукоять пистолета, а в другой целая горсть драгоценных боеприпасов. Если уронить их в песок, достать будет уже невозможно.
Пришлось снова перезарядить пистолет и держать его со взведенным курком. Отец меня за это ругал, говорил, что пружина садится, но в тот момент это не имело значения.
Мы круто повернули вправо, и шакалы, почуяв воду, осмелели. Один подскочил совсем близко, оскалил желтые клыки и тявкнул на Танечку. Я тут же выстрелил ему в морду, он взвизгнул, присел на задние лапы и кубарем покатился в сторону.
Получилось хорошо – через брешь в стае мы направились прямо в сторону озера. Но шакалы, видимо, были очень голодные, иначе давно бы отстали и тявкали издалека. И вообще странные были шакалы – обычно они гораздо больше боятся выстрелов, потому что арабы часто бьют их из охотничьих ружей. А эти боялись лишь громкого звука и, когда поняли, что опасности нет, стали нагло бросаться на нас.
Я стрелял, но капсюли быстро кончились, и мне пришлось высыпать из коробки последнюю горсть.
Нас все-таки оттеснили далеко в сторону, и мы устали идти таким быстрым шагом. И еще мы вспотели, а это на жаре самое страшное – начинается сухость во рту и свист в голове.
– Я больше не могу, – прошептала Танечка, опускаясь на корточки.
Я перезарядил пистолет.
– Мы уже потеряли озеро, теперь я его не найду, – добавила она и заплакала.
Один из шакалов бросился на нее, целя в лицо, но я успел выставить левую руку, и он вцепился в кисть. Я вскрикнул и выстрелил ему прямо в глаз, зная, как шарахает из ствола пламенем. Глаз тут же превратился в кровавую кашу, зверь разжал зубы, дико завизжал и, поджав хвост, бросился наутек. Остальные стали рычать и бегать кругами.
Рука у меня была разодрана и дико болела, словно ее вспороли осколком стекла. Я увидел кровь и заорал от страха, рассыпав по песку пластиковые колпачки капсюлей.
– Это же твои патроны! – крикнула мне в самое ухо Танечка. – Ты трус!
Она ухватила горсть песка и бросила в морду прыгнувшему на нее шакалу. Тот взвизгнул и завертелся волчком.
– Подбирай! – снова крикнула Танечка, и я понял, что перестал быть командиром.
Рука болела, пальцы двигались плохо. Мне было страшно, но за Танечку я боялся еще сильнее. Пришлось собирать капсюли.
