— И что у тебя, скажи мне, на плечах? Кочан капусты? — вышел из себя Грим, но усилием воли постарался сдержать гнев. — Это же только «вешка», а там сказано…
— «Вниз сведай», — поспешил вставить Скагги, — но ведь между ними, оказывается, еще и «среди лука отцов».
— В висе могут сплетаться две фразы, — терпеливо объяснил ему Грим. — Если правильно читать ее, получится «брат лиственный среди лука отцов», то есть лиственное дерево в тисовой роще, в роще хвойных деревьев. И «под корнем норм вешку вниз сведай», то есть ищи вешку или знак под первым корнем. Тровин опасался, что те, кого он ожидал, могут подпалить и священную рощу, а оставленное им не должно погибнуть в огне.
— Поэтому ему не «достаться добычей вранову жару вражьему»…
— Поэтому то, что мы ищем, спрятано в воде, — с этими словами Грим принялся шарить под первым с востока корнем ясеня. — Ну вот, подержи-ка факел, — удовлетворенно объявил он пару минут спустя и вытащил из-за пояса нож.
Скагги завороженно смотрел, как сын Эгиля перерезает под водой что-то, чтобы затем вытянуть из- под подмытых водой корней перевязанный плетеным шнуром кожаный узелок. От кожи шел резкий запах начавшего подгнивать китового жира.
— Так вот на что пошел весь жир! — неожиданно воскликнул он.
Грим поднял на него вопросительный взгляд.
— За пару дней до пожара я обнаружил, что у нас вышел весь жир, — объяснил Скагги. — А ведь всего неделю назад мы купили пару мер.
Когда я сказал об этом наставнику, он только пожал плечами, сказав, что пусть меня это не тревожит, мол, этой зимой жир нам не понадобится.
Кивнув, Грим принялся разрезать отсыревший кожаный шнур. Распались последние стягивающие сверток петли, и на развернувшейся коже в свете факелов перед ними предстала стопка тоненьких дощечек, покрытых ровными рядами крохотных рунических знаков.
— Неплохая идея, — пробормотал себе под нос Грим, — оставить на пару дней кожу и дерево в жире, а потом спрятать все это в воде. Он же считал, что вернемся мы через неделю, самое большее десять дней, — добавил он уже громче.
— И что, дощечки погибли? — встревожился Скагги, успевший уже взять верхнюю, чтобы получше рассмотреть ее. — Это же не дерево, это кора! — внезапно изумился он.
— Возможно, какие-то из них погибли, но, думаю, большую часть записей мы прочитать сможем, — успокоил его Грим. — А что до коры, то это не совсем так. Видишь, какие они тонкие и как легко сворачиваются? Тровин как-то рассказывал, что такие деревянные таблички делают барды в Эрине, они точно так же, как Тровин здесь, чертят свои знаки на табличках раскаленной иглой.
— Барды? — удивился Скагги. — Кто это?
— Так сразу не объяснишь, — отозвался Грим, но, догадавшись, что мальчишка не уймется, добавил: — Что-то вроде эринских скальдов. Об остальном спросишь у Гвикки или у Стринды, — отмел он дальнейшие расспросы. — Он ездил с Тровином в Эрину, не я.
Подобрав с земли таблички и их кожаные обмотки, сын Эгиля встал, отряхивая колени.
— Пойдем-ка назад. У костра читать все же легче, чем при свете факела в темной роще.
«Тровин по прозвищу Молчальник, сын Альвгейра из рода Альва, скальд Хеймдаля из Круга детей Брагги, — проговаривал, читая, про себя Скагги, начертал эти знаки, чтобы поведать то, что стало мне известно о воспитаннике моем Весе, ныне конунге Вестмунде. Знание это столь велико и ценно, что я не рискну оставить его, не доверив чему-либо, что может потом попасть в руки врага или пасть жертвой пожара.
Неоднократно случалось детям Брагги замечать, что с первой победы Веса, с тех пор как досталось нашей дружине, возвращавшейся из похода по Упланду к своим кораблям, золото мертвецов, странные вещи стали творить руны. Раз за разом приходила ко мне при обращении к ним запретная руна Гар, что означает точить, а с ней сталь и Один.
С малых лет наставлял я и воспитывал этого мальчишку, сына Хакона ярла и лиственницы монет синеокой. На воспитание Вестмунда из рода ярлов Сканей отдал мне его отец, желая, с одной стороны, принизить мой род в месть за любовь ко мне Хельги, а с другой — чтобы сын его от наложницы получил надлежащее воспитание. Сколько раз с тех пор случалось мне проклинать жадность старого Хрови, обещавшего мне свою дочь, но продавшего ее сканейскому ярлу.
Тому три года, как во время упландского похода проник Вес в лагерь преследовавшего нас воинства Кровавой Секиры, чтобы, сняв стражу, открыть нам ворота. Ничего не скажу, бесславным был тот поход, на беду прибыли мы в Упланд одновременно с многочисленной ратью Эйрика. Вес исполнил свое, но победа в тот день досталась не нам. У истинного воина достанет мужества признать, что в жизни его победы, бывало, сменялись поражениями.
Ведь и могучего Тора одолели однажды в граде Утарда-Локи.
Два дня спустя, когда остатки нашей дружины уходили к морю, преследуемые ратниками Кровавой Секиры, Вес признался мне (а я на беду рассказал на дружинном тинге), что он подслушал последние слова замученного жестоким сыном Харфарга упсальского конунга.
Была это виса-загадка о том, где искать легендарные сокровища рода Инглингов. Против воли скальдов порешила дружина задержаться на день, чтобы дать мальчишке возможность разыскать сокровища свеев: добыча умножает силу и славу рода воина, а в том походе не взяли мы даже дани. Впрочем, не много было таких, кто действительно верил в легендарное золото мертвых.
Надо здесь помянуть и Весова сводного брата Редрика, за ратную доблесть свою прозванного Змеем, сына Хакона-ярла от первой жены его Торы, дочери Мелькорки. Не понять без него того, что происходит с нами сейчас. Годами и опытом ратным Редрик Змей многократно превосходил Веса, которого отказывался называть братом, поскольку кичился тем, что считает свой род не по отцу, а по крови матери своей, дочери ирландского короля, и сам похвалялся тем, что однажды соберет дружину и предъявит свои права на эринские земли. Однако воин он был могучий и славный. Весной того года привел он с собой в наш лагерь крепкую дружину на двух собственных кораблях, и люди его говорили, что он достойный вождь.
Неведомо мне, как случилось так, что, пока Вес собирал золото в разрытом кургане, люди Редрика Змея перебили посланных с Весом землекопов-трэлов и перерезали веревки. Сам Редрик Змей пал от руки Веса, а бывшие с ним воины исчезли, и спросить о том, что произошло на могильным холме, не у кого. Сколько бы ни требовали дружинники Редрика Змея отыскать тело своего вождя, тела мы так и не нашли.
А потому о гибели его нам известно лишь со слов Вестмунда, который признался, что, защищаясь, проломил голову брату каменным жезлом. Дружинники Редрика требовали смерти моего воспитанника, но, сообразив, что получат тогда лишь небольшую долю из могильного золота, согласились на виру.
Жезл же, а был он выточен из точильного камня, Вес носил при себе с той самой минуты, как, бросив добытое золото, один объявился в лагере. Он не отказывался показать его, но и не давал взять в руки никому, даже мне. Не раз с тех пор являлись мне в снах те жестокие, вытесанные из камня лица, будто бы расплывшиеся в удовлетворенной улыбке, напившись крови братом убитого брата. В те дни, возможно, и удалось бы заставить Веса расстаться с этим оселком, но казалось нам, что нет времени для снов и знамений.
Чем больше согревался каменный жезл телесной силой моего воспитанника, тем более прибывала сила и власть Веса. Как удалось ему убедить, подчинить себе бывалых воинов? Кто об этом думал в те дни, когда тягчайшая наша тревога была за оставленные с малым отрядом корабли? Свою вину, свое попустительство и недомыслие я могу загладить, раскрыв те тайны Веса, какие мне дано было узнать.
Уже в Фюркате, что был тогда лишь скромным поселением военных дружин, было мне видение о древнем свойском конунге Аунде Старом.
Во сне этом дух мой перенесся в иное тело, и пребывая в нем, я, что не был мной, знал, что ни единый луч света не прорезал окружающую меня тьму вот уже дважды две сотни лет. Было время, когда все вокруг мерцало слабым отсветом разложения, освещая безмолвные, накатывающиеся волнами полчища личинок, по мере того, как они поглощали тела, глаза и печень и плоть тех, кто лежал здесь. Но теперь личинки канули в вечность, превратив трупы в белеющие кости, столь же твердые и недвижимые, как точильный
