считали, что майор загордился, стал заносчив, любит барствовать. Шел я к комиссару, полный догадок, но и представить не мог, как круто повернется мою жизнь.
Выглядел комиссар браво. В сорок третьем было Ивану Яковлевичу всего двадцать девять. Отлично сложен, холеное лицо с красивыми ямочками, живые глаза. Весь чистенький, гладкий, ни одной пылинки на нем и вокруг. У меня же вид при нашей первой встрече, надо признать, был не очень.
Встретил он меня приветливо, предложил сесть и без вступительных церемоний, словно зная все обо мне, заговорил:
— Вызвал тебя, лейтенант, вот по какому поводу. Погиб комсорг полка Анатолий Разумов. Крепкий был политработник, умница, полковой любимец. Решили назначить вместо него тебя. Как смотришь на наше решение?
Услышав такое, я чуть не свалился с табуретки. Вот это поворот! Все же, взяв себя в руки, спокойно ответил:
— Товарищ комиссар, я — строевой командир. Учили меня на минометчика. Если честно, желал бы им оставаться и дальше.
— Видишь, лейтенант, вопрос о твоем назначении согласован, так что деваться тебе некуда. Твою кандидатуру поддержал комполка Разумовский, похвалил и полковник Борисов. Комбат твой тоже не возражал. Дело решенное, будешь руководить молодежью полка. Это тебе не взвод или рота.
Я продолжал обороняться:
— Извините, я не имею никакого опыта комсомольской работы. Толя Разумов, известно, профессиональный политработник.
— Темнишь, лейтенант. В 215-й состоял в комитете комсомола полка? Я, дорогой мой, — простой сельский учитель, а видишь, стал замкомполка по политчасти. С охотой подойдешь к делу — быстро опыта наберешься.
Я попытался зацепиться еще за один аргумент:
— Товарищ комиссар, я не член партии. Перед боем написал заявление, но попал в медсанбат, потом передний край…
— Какая беда, лейтенант? Завтра же примем тебя в партию. Словом, возвращайся в роту, попрощайся как положено и завтра приходи с вещами, принимайся за дело.
— Слушаюсь!
В мрачном настроении отправился я в роту. Справлюсь ли? Начинается новая жизнь — какой она станет? Да и не очень-то тянуло меня на комиссарскую работу…
На компункт полка пришел я, как велено, с вещами, да какие там вещи — один мешок солдатский. Груздев, поприветствовав, сразу сказал:
— Иди помойся и переоденься в чистое, получи новое обмундирование. Да постригись, зарос — не по-комсомольски выглядишь. Заместитель комполка тебе поможет. Даю два часа. Приведешь себя в порядок — приходи.
Меня поразила бестактность комиссара: бывает ли он на передовой, знает ли, что значит сутками сидеть в траншеях?
Я тогда ошибался. Комиссар не уходил от фронтовых сложностей. И мог служить примером отважного человека, таким я его узнал в деле. О чем постараюсь рассказать дальше.
Через два часа во всем чистом, вместо замусоленного ватника — серый монгольский полушубок, я предстал перед Груздевым. И получил первое «партийное задание». В гости к Ивану Яковлевичу должна прийти полковой врач Лидия Николаевна, я должен занять пост перед блиндажом и никого не пускать.
Дежурство мое продолжалось почти три часа. «Черт возьми, я же после бани, как он не понимает?!» — ругался я про себя.
То, с чем я столкнулся в первый же день, показалось мне бесстыдством, особенно после жизни на передовой. Решил для себя: впредь все, увиденное в верхах, буду всякий раз сопоставлять с жизнью на передовой. Неужели и Толя Разумов охранял амурные делишки комиссара? В следующий раз откажусь. (Не отказался.)
Лидия Николаевна, словно птичка, выпорхнула из блиндажа и поспешила в сторону медчасти. Груздев тут же позвал меня, усадил за стол, налил полстакана коньяка из недопитой бутылки:
— Выпей, комсорг! Честно выполнил задание, вижу, замерз.
Коньяк я пробовал впервые, благородный напиток сразу обогрел, тепло разлилось по телу, забылись гневные тирады, еще пуще захотелось спать, две последние ночи я не ложился. Но Иван Яковлевич меня задержал; видимо, стараясь оправдаться, стал рассказывать:
— Семья моя погибла, а с Лидией Николаевной мы встречаемся давно и полюбили друг друга. Если посчастливится дожить до конца войны, поженимся…
Судьба распорядилась иначе. В сорок третьем Груздева направили в Москву, в Военно-политическую академию. Закончил он подполковником, обзавелся семьей (фронтовая любовь была забыта) и уехал служить в Иваново. В семидесятые годы мы встречались в Москве, они с женой приезжали на День Победы.
А тогда, прощаясь, Груздев спросил:
— Ты хоть знаешь, что говорил Ленин на Третьем съезде комсомола? Какими орденами награжден комсомол, какие его главные задачи как верного помощника партии? В чем заключаются пять основных особенностей Отечественной войны, сформулированных товарищем Сталиным?
— Это важно знать комсомольцу, идущему в бой?
— Это важно знать, прежде всего, тебе! Ты теперь — вожак молодежи! Уяснил?!
Мой новый дом — небольшой уютный блиндаж политчасти. Встретили меня приветливо. Как положено, представились друг другу. В блиндаже нас трое: парторг полка, полковой агитатор и я.
— Располагайся, теперь здесь твое пристанище, — показали мне на пустую койку.
Я догадался, что еще две недели назад это было место Толи Разумова.
Обычно на должность полкового комсорга подбирали молодого коммуниста из офицеров- политработников. Но вот комсоргом назначили строевого командира, скороспелого коммуниста. Власть развращает: я видел, как некоторые офицеры, попадая на более высокую должность, резко меняют стиль поведения, появлялись высокомерие, заносчивость, даже цинизм. Исчезала доброта, ради карьеры часто забывали товарищей, с которыми еще вчера ели из одного котелка, из одной кружки пили фронтовые сто грамм. И я старался следить за собой, не нарушать внутреннего кодекса порядочности. Я общался с людьми, старался вникнуть в их настроения, так как, будучи взводным и ротным, убедился, что боевой настрой людей во многом зависит от их состояния души. Поддержать человека, внимательно его выслушать — в этом я видел свою задачу комсорга.
Перед боем беседую с молодым солдатом, спрашиваю:
— Когда ты подашь заявление о вступлении в комсомол?
И слышу:
— Комсомольцем хочешь меня сделать, комсорг? Мечтаешь билет вручить? Мне жить-то осталось всего три часа — до атаки. Так что, товарищ лейтенант, ищи другого.
Долго не мог успокоиться.
Наш командующий говорит:
— Хотелось бы расцеловать каждого бойца, каждого командира, ведь они дерутся за троих, за пятерых!
А его за что целовать?! Каждый день кладет до десяти тысяч бойцов и командиров. Тут у меня с ним серьезные расхождения.
Позвонил в политчасть особист, попросил встретиться. Ничего хорошего от этих людей не жду. У нас состоялся разговор.
— Вы знаете, лейтенант, комсомольца Абрама Розенфельда?
— Слышал.
— Он оказался самострелом. В медсанбате его разоблачили, и солдат сознался. Есть рапорт командира роты. Мы собирались отправить дело в трибунал, но по политическим соображениям решили
