неразберихой. Несколько узнаваемых букв, случайные руны, формулы. Иногда они менялись местами, легко изменяясь, проходя сквозь друг друга, паря вокруг или даже улетая в небеса, подобно множеству темных бабочек.
Ставрос моргнул и тяжело вздохнул. Если бы он остался здесь подольше, то у него разболелась бы голова на весь день. Наблюдать за жизнью, текущей с такой скоростью, было очень трудно.
— Джин, мне надо уйти.
— Дела компании? — спросила она.
— Можно и так сказать. Мы скоро поговорим, любовь моя. Читай.
В физическом пространстве прошло от силы десять минут.
Родители Джинни положили ее тело на специальную кушетку, один из немногих кусков цельной геометрии, присутствующий в комнате. Все помещение было практически пустой декорацией. В бутафории не было нужды; ощущения шли непосредственно в затылочные доли коры головного мозга Джин, вращивались в ее слуховые цепи, отталкивались от тактильных рецепторов точными подделками осязаемых вещей. В мире, сотканном из лжи, настоящие предметы стали бы бедствием.
— Будь ты проклят, она не какой-то там тостер! — чуть ли не плевалась Ким в лицо мужу.
По-видимому, ледяной тайм-аут закончился, битва разгорелась с новой силой.
— Ким, а что я должен был делать…
— Она — ребенок, Энди. Она — наш ребенок.
— А так ли это. — Фраза прозвучала утверждением, а не вопросом.
— Разумеется, так.
— Хорошо. — Эндрю вынул пульт управления из кармана и протянул его жене. — Тогда буди ее сама.
Она уставилась на него, несколько секунд ничего не говоря. Камеры улавливали звук дыхания Джинни, отчетливо раздающийся в тишине.
— Ты урод, — прошептала Ким.
— Так и знал. Ты еще не готова к этому, не так ли? Лучше свалить на мужа всю грязную работу, — он уронил пульт, тот мягко отскочил от пола, — а потом винить его за это.
Четыре года привели их к этому. Ставрос покачал головой от отвращения. Им дали шанс, о котором другие не могли даже мечтать, и посмотрите, что они с ним сделали. В первый раз, когда родители выключили свою дочь, ей еще не исполнилось двух лет. В ужасе от такого немыслимого поступка, они пообещали друг другу никогда не делать этого снова, всегда отправлять ее спать только по расписанию, они поклялись, никогда, никогда. В конце концов, она же их дочь, а не какой-то убогий тостер.
Торжественное соглашение длилось три месяца. С тех пор все становилось только хуже. Ставрос не мог вспомнить и дня, чтобы Горавицы не облажались бы так или иначе. Теперь, когда они снова отключили ее, ссора стала чистым ритуалом. Просто слова, должные бороться со злом самого акта, которые никого не обманывали. Это были даже не споры, несмотря на все претензии. Так, переговоры, чья очередь взять на себя вину.
— Я не виню тебя. Просто… ну, ты понимаешь, все должно было быть не так! — Ким размазала слезу сжатым кулаком. — Она должна была быть нашей дочерью. Они говорили, мозг вырастет нормальным, они говорили…
— Они говорили, — вмешался Ставрос, — что у вас появится шанс стать родителями. Они же не могли гарантировать, что вы станете хорошими родителями.
Ким подпрыгнула от звука голоса, раздавшегося из стен, но Эндрю только горько улыбнулся и покачал головой:
— Это личное, Ставрос. Отвали.
Естественно, то были пустые слова, постоянное наблюдение входило в условия проекта. Компания вложила миллиарды только в исследовательскую работу. Само собой разумеется, ни за что на свете она не позволила бы паре вечно ссорящихся простых работяг играться со своими инвестициями без присмотра, что бы там ни говорилось в договоре.
— У вас было все, что нужно! — Ставрос даже не озаботился скрыть презрение в голосе. — Лучшие специалисты «Терракона» по оборудованию сделали соединения. Я сам спроектировал виртуальные гены. Беременность прошла великолепно. Мы сделали все, чтобы дать вам нормального ребенка.
— У нормального ребенка, — заметил Эндрю, — не торчит из головы кабель. Нормальный ребенок не привязан к какому-то ящику, полному…
— Ты хоть представляешь себе ту скорость двоичной передачи, с помощью которой можно на расстоянии управлять человеческим телом? Использование радиочастот даже не рассматривалось. Она сможет передвигаться самостоятельно, когда общее состояние дел и ее собственное развитие позволят это. Об этом я вам уже не раз говорил.
И действительно, говорил, хотя по большому счету лгал. Общее состояние проекта идет, как и шло, но «Терракон» больше не вкладывает больших средств в дело Горавицев. Теперь эксперимент проходит в режиме автопилота.
«Кроме того, — размышлял Ставрос, — будет просто безумием позволить вам двоим забрать Джинни хоть куда-то за пределы контролируемой территории…»
— Мы… мы знаем, Став. — Ким Горавиц встала между мужем и камерой. — Мы не забыли…
— Мы также не забыли, что именно «Терракон» впутал нас во все это дело, — разозлился Эндрю. — Мы не забыли, по чьему недосмотру я мариновался около треснувшего щита сорок три минуты и шестнадцать секунд, мы не забыли, из-за чьих тестов никто не заметил мутаций или кто пытался сделать вид, что ни при чем, когда наш выигрыш в лотерее на ребенка превратился в полный кошмар…
— А вы забыли, что «Терракон» сделал, исправляя все это? Сколько мы потратили? Забыли о документах, которые подписали?
— Думаете, стали святыми, уладив дело без суда? Хотите поговорить о решении вопросов? Мы десять лет пытались выиграть в лотерею, а знаешь, что сделали ваши юристы, когда тесты пришли обратно? Предложили оплатить аборт.
— Это не значит…
— Как будто у нас появился бы другой ребенок. Как будто кто-нибудь дал бы нам еще один шанс, когда у меня яйца забиты комковатым кодоновым[2] супом. Ты…
— Вообще-то, — встряла Ким, повысив голос, — мы говорили о Джинни.
Мужчины резко замолкли.
— Став, — продолжила она, — мне наплевать, что там говорят люди из «Терракона». Джинни ненормальна, и дело не в очевидных фактах. Мы любим ее, мы действительно ее любим, но она такая жестокая постоянно, мы просто не можем…
— Если бы кто-нибудь включал или выключал меня, как микроволновую печку, — сухо заметил Ставрос, — я бы тоже был склонен к приступам гнева.
Эндрю со всего размаху ударил кулаком в стену:
— Послушай-ка меня, Микалайдес. Тебе легко сидеть где-то за полмира отсюда в красивом отдельном офисе и читать нам лекции. Мы, только мы имеем дело с Джинни, когда она молотит себя кулаком по лицу, или стирает кожу с рук, пока с них в буквальном смысле не начнет свисать мясо, или пытается выколоть себе глаз вилкой. Вилкой! Она однажды наелась стекла, помнишь? Долбаная трехлетка жрала стекло! И вы, придурки из «Терракона», можете только обвинять нас с Ким в том, что мы позволили «потенциально опасным предметам» попасть в комнату. Как будто какой-нибудь другой, более сведущий родитель всегда думает о том, что его ребенок хочет изувечить себя при любой возможности.
— Это безумие, Став, — настаивала Ким. — Врачи ничего не могут найти. С телом все в порядке, ты говоришь, что и с разумом все нормально, а Джинни продолжает делать это. С ней что-то не то, а вы, парни, не желаете признать очевидного. Она словно нарочно заставляет нас выключать ее, как будто хочет этого.
«Боже мой… — Ставрос неожиданно все понял. Осознание чуть ли не ослепило его. — Вот оно. Точно. Это моя вина».
