И он, вобрав голову в плечи, пустился выписывать лабиринты, пробираясь к деревьям по складкам местности. Катушка у него за спиной застрекотала, как швейная машинка. Виток за витком ложился на землю черный провод и стрункой вытягивался в траве.
Я тоже побежал, согнувшись в три погибели и совсем припадая к земле в открытых местах. «Ну, — думаю, — если нас обнаружат с башни, сразу разнесут деревья в щепки, и тогда прощай весь мой план!»
Но все обошлось благополучно. Когда я, запыхавшись, подбежал к деревьям, линия была уже готова. Никифор сидел, сложив ноги калачиком, и подкручивал отверткой винты на своем аппарате. Я прислушался. Все было тихо; радостно сознавать, что бросок удался. Но главное еще впереди… Однако здорово же я осмелел: сразу в артиллерийские наблюдатели! А что было делать? Рискуй. Как говорится — пан или пропал…
Я выбрал дерево повыше — это был клен — и начал взбираться. Лез тихо, точно кошка, прячась за ствол и боясь пошевелить ветку. Ползу все выше, выше. Вот уже открылась вся целиком башня водокачки. Вот и крыша вокзала, и знакомые белые трубы над крышей… Я выбрал надежный сук, подтянулся к нему на руках и сел. Осторожно раздвинул ветки, отщипнул несколько листочков, которые мешали смотреть, и выглянул.
Станция была как на ладони. Только отсюда она казалась маленькой, словно вся съежилась. Сколько же до нее верст?… Я осторожно вытянул вперед руку и поставил перед собой торчком большой палец. Это наш саперный дальномер.
Когда нужно определить расстояние, наводишь большой палец на какой-нибудь предмет определенной высоты (лучше всего на дерево: каждому из нас примерно известно, какой вышины бывает рослая сосна или тополь). Наводишь и смотришь: если, к примеру, тополь, на который ты нацелился, кажется тебе с палец ростом — значит, до него примерно сто саженей; если вдвое меньше пальца — значит, двести саженей; если только с ноготь расстояние четыреста саженей. А уж если меньше ногтя — версты.
Удобная эта мерка, всегда при тебе. И расстояние довольно верно показывает. Только ноготь на большом пальце должен быть всегда одинаковой длины. Когда я служил в саперах, я постоянно об этом ногте заботился.
Сейчас мой дальномер показал мне две с половиной версты.
Я навел потихоньку бинокль и сразу увидел, что станция не пуста. За ночь там появились какие-то серые вагоны.
— Ах вы, гадюки!… Уж и поезда на станцию привели. Значит, починили мои стрелки…
Посмотрел я с дерева вниз, нашел глазами красноармейца. Он сидел по-прежнему в траве и нажимал пальцем на кнопку аппарата, проверяя вызов-зуммер.
— Телефонист, — шепнул я.
Не слышит.
— Телефонист! — позвал я громче. — Никифор!
Красноармеец быстро вскинул голову, привстал.
— Есть, товарищ командир, — отозвался он, — связь действует.
— Вызовите бронепоезд. Во-первых, скажите, чтобы матрос сел к аппарату и не отходил. Во- вторых…
Красноармеец ждал, что сказать «во-вторых».
— Скажите, чтобы навели пушку для обстрела вокзала. Дистанция…
Тут я запнулся. Как же это сказать? Расстояние-то я примерно знаю около двух с половиной верст. Но ведь на пушке не версты, а деления… Сколько же это делений?
— Товарищ телефонист, — начал я опять.
Красноармеец смотрел мне в рот.
— Ну, спросите их, с каких делений стреляла пушка в последний раз! крикнул я и вытер рукавом вспотевший лоб.
Красноармеец наклонился к трубке и заговорил, прикрывая сбоку рот ладонью. Потом он поднял голову и доложил:
— Матрос у телефона, товарищ командир. Стреляли, говорит, с восьмидесяти трех делений, только вы приказали отставить.
— Так, — я устроился поплотнее на суку. — Слушать мою команду!
— «Слушать мою команду!» — повторил красноармеец в телефон.
— Для проверки — восемьдесят три деления. Огонь!
— «Для проверки — восемьдесят три деления. Огонь!» — крикнул красноармеец, припав к телефону.
В стороне, где стоял бронепоезд, бухнуло. Я невольно обернулся на звук, но ничего не увидел. Бронепоезд был закрыт от меня холмами. Я разглядел только жидкий дымок паровоза.
Шелестя, как ракета, пошел снаряд. Слышно было, как он выписывал высоко в воздухе огромную невидимую дугу. Потом шелест начал спадать, потом стало совсем тихо. Прошла секунда, вторая… Затаив дыхание, я смотрел в бинокль.
Рвануло… наконец-то… Далекой искрой блеснуло пламя, и по земле покатился густой клуб дыма. Но где же это? Далеко, совсем за станцией, в поле…
Так вот, значит, куда гвоздил каменотес, чтоб ему… А мне как взять? Какой же тут прицел должен быть, чтобы по станции?… Ясно, что надо убавить. И здорово убавить. Восемьдесят три деления, восемьдесят три… Убавлю-ка на половину — что оно получится? Восемьдесят три на два…
— Прицел сорок, — скомандовал я. — Для проверки!
— Для проверки. Сорок! — повторил красноармеец в телефон.
Снаряд пошел — и взметнул землю уже по эту сторону станции.
— Недолет! — крикнул я, повеселев. — Что-то, видно, начинает получаться. А ну, прибавим делений…
— Сколько прибавить? — Красноармеец задержал трубку.
— Валяй для ровного счета полсотни!
— Пятьдесят делений, — передал телефонист.
Гаубица бухнула.
Я стал считать секунды, быстро прикидывая на глаз, куда может упасть снаряд.
— Есть!
В облаке дыма взлетел к небу длинный решетчатый столб. Взлетел, перекувырнулся в воздухе и рухнул на землю.
— Попали! — взревел я. — Семафор срезали, гляди!
— Да мне не видать отсюда, товарищ командир, — жалобно отозвался красноармеец, вытягивая шею и приплясывая на цыпочках.
Верно, я сгоряча и не сообразил, что ему снизу не видно.
— Давай, давай, Никифор! — замахал я руками. — Сейчас прямо по ихнему поезду хватанем… Пятьдесят пять!
Красноармеец кинулся к аппарату:
— Пятьдесят пять делений!
«Пятьдесят пять, пятьдесят пять, — повторял я про себя. — Не уйдешь, проклятый… пятьдесят пять!»
Я уже и в бинокль не смотрел. Не до бинокля тут!
Бронепоезд выстрелил. Раз, два, три, четыре… да ну! От нетерпения я даже топнул ногой по суку.
И следом за мной словно кто-то огромный топнул по путям станции. Как брызги, взлетели шпалы, обломки рельсов, дым, земля, пламя.
— Попадание! — Я даже привскочил на месте. — Пятьдесят пять, беглый огонь!
Но тут в воздухе поднялся такой свист и так загремело кругом, что в первую минуту и не сообразил, что за грохот, откуда.
