эту сволочь!» Пошел он, а адвокат ему и говорит: «Сколько дает тебе господин Лангезиппен отступного?» — «Пятнадцать рублей». — «Бери, старик, деньги да поклонись, чтобы обратно на работу приняли, потому что теперь такая конъюнктура, что вашего брата от ворот на любую масть тысячи можно набрать. Ступай!» — и с тем выпроводил старика. А трешку «за совет», это уж само собой, взять не забыл.
Я лег на свою шинель, поджидая матроса.
Сквозь щели в крыше блиндажа виднелись звезды. Одна сверкнула, другая, третья… И вспомнилось мне, как я мальчишкой иной раз часами не мог оторваться от сверкающего ночного неба. Сядешь во дворе, запрокинешь голову — а петербургский двор-колодец что подзорная труба — и считаешь звезды. Поведешь рукой — и звезды словно в рукав тебе сыплются. А вглядишься опять в небо — и еще прибавится звезд, и еще… Сколько их там в глубине не убрать и в оба рукава…
Матрос вернулся.
— Готово, — пробормотал он, пробираясь на свое место. — И гудок молчит, и машинист молчит.
— Федорчук, — позвал я, не поднимая головы. Мне не хотелось шевелиться.
— Сделано, все в порядке.
— Да я не про то… Скажи, что ты после войны будешь делать?… Вот прикончим этих собак, куда ты подашься — опять на флот или как?
Матрос молча поглядывал на меня и, раздумывая, начал стягивать сапог.
— Давай, Федорчук, путешествовать. Походим, поездим по нашей Советской Республике, поглядим, как люди заживут по-новому… Вот писатель Максим Горький — он много бродяжничал в старое время. Оттого и прозвался «Горький», что жизнь такая была… А теперь ведь все иначе пойдет, совсем иначе. Даже и представить нельзя, как народ наш заживет!
— Что ж, можно и побродить, — согласился матрос. — Только будет ли время нам балясничать? Гляди-ка, все ведь кругом разворочено, все чинить, поправлять надо… Посмотришь, к примеру, около станции сахарный завод — ему бы работать, а он о трех углах стоит, четвертый завален. Или без крыши, без окон… Думаю я, знаешь ли, так, что Ленин не даст нам отпуска. «Вы, скажет, — что, с гаубицей ездили?» — «С гаубицей». — «Ага, значит, ребята деловые. Нуте-ка, — скажет, — хлопцы, беритесь за топоры, за пилы Республику отстраивать!»
Матрос сложил свой бушлат в изголовье, лег.
— А ты на звезды глядишь?
— На звезды…
— Давай глядеть вместе, — сказал матрос, но тут же уронил голову и захрапел.
Я завернулся в шинель и закрыл глаза.
В вагоне крепко пахло новыми сапогами. Комбриг всем моим бойцам выдал полное красноармейское обмундирование.
Глава девятая
На рассвете мы получили приказ из штаба и сразу же двинулись вперед. Плавно и бесшумно покатились по рельсам выверенные и свежеподмазанные вагоны, только позвякивала своим железным грузом контрольная площадка.
В переднем вагоне нас ехало десять человек — чуть ли не вся команда поезда собралась к орудию. У пулеметов, в заднем вагоне, остались одни дежурные.
Девять бойцов, все в новой форме — поглядеть любо! Троих ребят, самых крепких, я поставил к снарядам, двоих — подавать заряды, гильзы с порохом, а сам с матросом занял место у правила.
Орудие было на нуле делений — горизонтальная установка для удара в упор.
Малюга заметно волновался — он вновь и вновь ощупывал винты, рычаги, штурвалы, проверял орудие со всех сторон. Да и у меня самого каждая струнка была натянута. Ведь шли в открытый бой, могли встретиться и с башенным бронепоездом — это все понимали… Какой-нибудь один неверный шаг, затяжка в выстреле, и дело могло бы для нас кончиться скверно.
Я осмотрелся. Кажется, все на месте — снаряды, заряды… Никифор наготове у телефона… Глянул на остальных ребят и сразу заметил: что-то неладно с племянником. Парень бледный, лицо в капельках пота, он жадно, открытым ртом хватал воздух.
Я подтолкнул матроса. Но он уже сам поглядывал с опаской на нашего заряжающего.
— Робеет, — вполголоса сказал матрос, — мало еще он у нас грамоты взял…
— Пойди стань к снарядам, а его давай сюда.
Матрос сбросил бушлат и поменялся с племянником местами.
Опять ехали молча. Только глухо вздыхал, работая своими поршнями, паровоз.
Дорога от Жмеринки пролегала между песчаными откосами, как ручей в крутых берегах. Лес, валежник, разбитые снарядами деревья… Тут и там по стволам деревьев, а то и просто через кустарники тянулись провода полевой связи.
Сразу же за станцией нам стали попадаться конные ординарцы с винтовками и с холщовыми сумками через плечо. Каждый из них останавливался и провожал поезд любопытным взглядом… Не видали еще здесь блиндажей на колесах.
Между деревьями показалось полотнище с красным крестом — передовой перевязочный пункт. Вот уже и не видно флага — мы проехали мимо. Миновали несколько ям-окопчиков, забросанных сверху ветками, — передовые патронные пункты.
Вдруг на весь лес раскричался пулемет.
Свой или чужой? Как бы нам не выдать себя раньше времени!…
Я велел убавить ход. Никифор передал мое приказание по телефону.
— И пусть глядит, чтоб дыму не было!
Поезд продолжал медленно идти.
Над травой стали показываться головы бойцов. Деловито помахав нам фуражками, бойцы опять скрывались в траве,
— А ну его!… Бредем, как слепые, — не вытерпел матрос. — Спросить надо!
Матрос спрыгнул на землю, добежал до окопа. Навстречу ему сразу поднялись двое красноармейцев, навьюченных сухарными и вещевыми сумками, с винтовками в руках и с гранатами-«бутылками» за поясом. Все трое, переговариваясь, подошли к вагонам.
— Богуш-то, вот он как действует, слыхал? — крикнул матрос, подходя. Пока мы спим да чешемся, он уже с «добрым утром» побывал… Так, что ли, ребята?
Красноармейцы кивнули.
— Как? Бронепоезд уже сюда забирается?
Я спрыгнул к пехотинцам.
— Ну, хоть не совсем сюда… — сказал один из красноармейцев и кивнул вперед: — Там у нас препятствие устроено…
— А ты расскажи командиру, как он из пулемета-то садить начал, перебил матрос.
— Да что же тут рассказывать!… — заговорил пехотинец. — Подошел он, этот поезд, весь в броне, повернул башню и давай поливать нас из пулемета. Кой-кого и задел…
— Троих задел, — сказал другой красноармеец, оглядывая нашу деревянную броню. — А четвертого и совсем уложил. В голову…
— Вот сейчас? Только что? Значит, это он стрелял из пулемета… Едем, Федорчук. Вдогонку!
Матрос полез в вагон, я за ним.
— А вам, пожалуй что, и не пройти, — сказал пехотинец, запуская руку в патронташ и пересыпая патроны, как орехи. — Через наши ворота не пройдете.
— Какие ворота? Где?
— Да ворота же у нас поставлены, препятствие против того поезда. А то бы он к самым окопам добрался… Разнять ворота надо, иначе не пройдете.
Мы с матросом опять спрыгнули на землю.
