и ствол гаубицы ниже и ниже склонялся к горизонту.
Только один раз наводчик оторвался от своего стеклышка.
— На прямой! — сказал он, полуобернувшись, и опять ухватился за штурвал.
Глянул я вперед, на рельсы, — и глаза раскрыл: да прямее и быть не может! Дорога пролегла ровной степью — ни бугорка вокруг, а рельсы как натянутые струны. Вдалеке, у станции, рельсы сходились в одну точку.
«Вот это для нас позиция! Дождались, наконец-то!»
Бойцы — я это увидел по их загоревшимся глазам — не хуже меня оценили обстановку.
Все еще теснее стали у орудия.
Племянник, шагая на цыпочках, стал подкатывать снаряды поближе к орудию, но переусердствовал, и стальные двухпудовики загремели по полу, как бочки на мостовой.
На парня со всех сторон зашикали, и сам он в испуге взглянул вперед, словно этот неосторожный шум мог спугнуть Богуша.
Опять стало тихо в вагоне.
Только от телефона доносился приглушенный голос. Никифор спешил сообщить политкому, какая нам славная выдалась позиция.
Панкратов ехал у себя в вагоне с пулеметчиками. Еще с вечера я распределил силы так, чтобы в каждом боевом вагоне было крепкое ядро начсостава.
Идем. Станция все ближе. Меньше двух верст уже осталось до станции.
Но Богуш затаился, молчит. И мы молчим. У нас заложен снаряд, и у него, понимаем, тоже все наготове.
Малюга уже самыми точными, мелкими винтиками подкручивал прицел, давая орудию окончательную установку.
«Черт, как мы ползем!…»
Я вытер пот со лба. Велел прибавить ходу.
Поезд пошел веселее.
Повеял встречный ветерок. Проворнее стали отступать назад телеграфные столбы. Я попробовал сосчитать, сколько столбов остается до станции. Но из этого ничего не вышло: столбы вдалеке сливались, как солдаты в шеренге…
И вдруг над станцией вспорхнуло колечко светлого дыма и поплыло, качаясь, в воздухе.
Еще колечко, еще… Между постройками показалась паровозная труба.
В следующую минуту я увидел в бинокль башенный бронепоезд — весь целиком.
Богуш вышел нам навстречу.
Я быстро осмотрелся:
— Все на местах?… По бронепоезду!… Огонь!
Грохнула, ударила наша гаубица. По степи прокатилось шумное эхо…
Бойцы сразу повеселели: кончилось ожидание, началось дело! С присказками и шуточками бросились бойцы подавать в орудие снаряды и заряды. Я отшвыривал в сторону стреляные гильзы, и они с колокольным звоном катились по полу.
А вокруг поезда уже заплясали черные дымки взрывающихся гранат, комьями начала взлетать земля, застилая пылью росистую полевую зелень…
Я посмотрел вдоль рельсов в бинокль:
— Почище наводку, Малюга! Пока мимо!
Старик нетерпеливо мотнул головой.
— Снаряд!… Заряд!… — покрикивал он, не отзываясь на мои слова.
Глухой черной стеной уже стоял вдалеке дым от разрывов, и после каждого нашего выстрела стена раздавалась все шире, словно кто-то беспрерывно подставлял и подставлял к этой стене черные вихрастые столбы.
Но станция виднелась вся по-прежнему. Там, в легком тумане пороховой гари, сверкали огоньки встречных выстрелов…
Снаряды Богуша бороздили землю уже около самого нашего вагона. Сквозь щели блиндажа нас обдавало удушливым дымом. Через бойницы то и дело прорывались осколки, чиркая потолок и застревая в деревянных стенах.
— Давай ему по башне, что ж ты! — крикнул я Малюге, теряя терпение.
— Останови поезд, тогда и спрашивай! — запальчиво крикнул он мне в ответ.
— Сто-оп!… — скомандовал я.
Но не успел еще поезд остановиться, как снаряды обрушились на нас ураганом.
Все потемнело вокруг. Визг, грохот, железный скрежет осколков.
Мы были в вилке.
Я подскочил к Малюге:
— Давай попадание, сию же минуту! Сию же минуту!…
Старик только мычал в ответ и, суетясь, дергал за шнур.
— Да что ты, ослеп? — взревел я.
Но тут я и сам потерял из виду далекие огоньки выстрелов. Все застлало дымом.
Стоять больше на месте было невозможно… Пришлось скомандовать задний ход.
— Позор, бойцы! Не можем справиться с негодяем Богушем! Дожидались позиции… Все летит к черту!
Я в бешенстве обернулся к Малюге:
— Горе-наводчик!
Поезд, содрогаясь от близких взрывов, пошел назад.
— Эй, быстрее вытягивай вагоны из огня… Да ну, живее!
Никифор надсаживался у телефона, подгоняя машиниста.
Вдруг ко мне подлетел матрос.
— Командир! — гаркнул он во всю силу своих легких. И тут же сгреб меня и пробормотал едва слышно: — Некуда уходить. Путь разбит…
«Отрезаны!» — мелькнуло в сознании.
Матрос держал меня за плечо.
— Что делать будем? — прошептал он.
Тут раздался такой силы взрыв, что я не устоял на ногах и повалился на ящики. В ту же секунду, деревянные балки крыши, как ребра, раздались в стороны и блиндаж наполнился едким дымом.
— Горим! — услышал я в дыму крики. — Брезент… На снарядах!
Я вскочил и как сумасшедший бросился на голоса.
Бойцы топтали брезент, стараясь сбить фуражками языки пламени.
— Воду сюда! Протягивай шланг! — закричал я. — Никифор, живо!
Никифор подскочил со шлангом, открыл воду, поливая брезент. И вдруг покачнулся, выронил шланг и упал, как сноп.
— Что ты, Никифор! — Я бросился его поднимать.
На помощь подбежал матрос. Он, торопливо пошарив в карманах, выхватил бинт.
И чистый бинт, разматываясь, покатился у него из рук на пол…
— В сердце, — коротко сказал матрос, — легко помер. Кончился наш запевала.
Он снял с мертвеца фуражку — открыл ему побелевший лоб и, подхватив тело на руки, зашагал в глубь вагона.
Кто-то подхватил шланг и потушил брезент, но я уже не смотрел туда.
Весь вагон трещал и гудел под ударами снарядов. В несмолкаемом грохоте уже не различить было выстрелов гаубицы.
— Аааа… черт! Да попадешь ли ты наконец!
Я бросился к артиллеристу — и с разбегу уткнулся в прицел, да так и отскочил: «Где же наводчик?»
Старик, закрывшись руками и раскачиваясь из стороны в сторону, сидел на лафете.
