— Ранен?
Я отдернул от его лица одну руку, другую…
Малюга зашевелил побелевшими губами:
— Испортилась окаянная гаубица…
— Что? Гаубица? — прошептал я, отступая.
Грохот нового взрыва не дал ему договорить.
Вагон тяжело качнулся на сторону, боковая стена треснула и вдавилась внутрь. Меня по колени засыпало песком. Я выкарабкался и побежал к орудию:
— Сюда, бойцы! Будем отбиваться до последнего… Живыми не дадимся!
Сгоряча я ухватился за правило и тут же отдернул руки: «Да ведь орудие испорчено…» Но бойцы уже теснили и толкали меня, вставая по местам. Племянник подхватил с полу снаряд, поднял его и пропихнул кулаком в ствол. Батареец заложил заряд.
Замковый защелкнул затвор.
«Это как же так?… — Я не верил своим глазам. — Орудие ведь действует!»
— Малюга! — закричал я, стаскивая старика с лафета. — Что же ты! Орудие исправно!
— Прицел… — Малюга безнадежно махнул рукой, — скособочило…
— Прицел? Прицел, говоришь? Только и всего?… Наводи!
Старик зашаркал на свое место. Безвольными, одеревеневшими пальцами он подкрутил винты.
— Огонь! — скомандовал я.
Дали выстрел. Снаряд ушел колесом в сторону!
И тут я в первый раз увидел, что творится вокруг нас. Щита на орудии не было; я стоял как в открытых воротах. Выглянул из вагона вперед — и содрогнулся… На сотни саженей в стороны — как не было зеленой степи, пузырилась и в страшном грохоте взрывавшихся снарядов разлеталась в пыль… Я понял, что и вправо и влево, за стенами вагона, и позади нашего поезда все превратилось в пустыню. Каким-то чудом среди этого пожарища мы еще целы! Путь сзади разрушен — двинуться некуда. И предатель белогвардеец Богуш теперь расстреливает нас, как у стенки…
Я стоял перед орудием… Жалкая, бесполезная, никому не нужная груда металла!
Я сделал шаг в сторону — сам не знаю зачем.
Бойцы тоже переступили — они все жались ко мне.
«Неужели кончено все?»
Волны черного и рыжего дыма все больше застилали наш поезд. Перед вагоном блеснуло пламя. «Вот он, снаряд… Нет, не долетел…»
Опять полыхнуло огнем в дыму. Гудя, разлетелись стальные осколки: и второй мимо… третий. Этот кувырнулся совсем в стороне.
Снаряды вокруг нас падали вразброд.
— Ребята! Обожди! — вдруг закричал матрос, срываясь с места, и на секунду замер с поднятой рукой.
— Ребята, да ведь нас дымом затянуло! Глядите все! Ведь он наугад снаряды втыкает!… Не попасть ему, собаке, в нас.
Бойцы с минуту, словно не понимая, что он говорит, удивленно глядели на матроса.
— Дыму, ребята, давай дыму больше! — кричал матрос.
— Правильно! — скомандовал я. — Жги что попало!
Тут бойцы горохом рассыпались по вагону и стали выбрасывать наружу обломки досок и бревен, соломенные тюфяки, одеяла, тряпки.
А Федорчук все кричал и тоже метался по вагону:
— И бушлат подойдет, и форменка!… Носовой платок — туда же!
Я подкинул ногой в кучу одежды свою шинель. А сам за рупор — и к борту.
— Машинист! — закричал я в рупор. — Машинист!
Но грохот взрывов гасил мой голос.
Наконец на паровозе меня услышали. Шевельнулся железный лист, подвешенный над входом в будку, и в щель просунулась голова машиниста.
Я замахал ему руками:
— Сифонь!… Задувай вовсю, Федя, дыму давай, дыму!
Не прошло и минуты, как из трубы паровоза густо повалил дым, застилая над нами небо серой тучей.
А по обеим сторонам вагона жарко запылали костры из шинелей и брезентов, посыпанных орудийным порохом.
Вслед за артиллеристами, смекнув, в чем дело, разожгли у себя костры и пулеметчики.
— Вот, брат, и дымовая завеса! Живем еще!… — говорил Федорчук, чихая от едкого дыма и зажимая себе нос бескозыркой.
Он прохаживался по вагону и, протирая покрасневшие глаза, посматривал, чего бы еще бросить в костер.
А Богуш на бронепоезде, должно быть, уже совсем потерял нас из виду. Снаряды его грохали где-то в дыму, не причиняя нам вреда.
Воспользовавшись передышкой, я бросился налаживать орудие. Ох как мне захотелось теперь самому заложить снаряд и дернуть за шнур!…
Но прицел, проклятый прицел…
У орудия стоял Малюга и о чем-то мрачно раздумывал. Сквозь дым он показался мне тенью.
Увидев меня, старик сразу, словно он только этого и ожидал, уступил мне место и пошел прочь.
Я спешил разобраться в испорченном прицеле.
Снаряды вокруг нас падали все реже и реже. Казалось, бой затихал. Но это только казалось.
Густой дым, окутавший нас во время канонады, начал рассеиваться, а наши костры догорали. Выдохся и Федор Федорович со своим сифоном…
Мы стояли под жерлами четырех наведенных на нас пушек, способных посылать сорок восемь снарядов в минуту. И Богуш выжидал только подходящего момента, чтобы снова обрушиться на нас всей силой своего артиллерийского огня.
Но пока завеса дыма все-таки укрывала «Гандзю» от противника, и я копался в прицеле.
Винты, стекла, рычажки… Черт, сколько же их! «Дистанционный барабан главная часть прицельного устройства», — вдруг припомнилась мне дословно одна из моих записей. Не доверяя памяти, я выхватил свободной рукой тетрадь из сумки.
Но не успел я отыскать нужную страницу, как весь вагон содрогнулся от накрывшего нас залпа. Тетрадка выпала у меня из рук…
Впереди в просветах поредевшего дыма, засверкали огоньки.
Богуш возобновил бой.
Решающие минуты…
Я ухватился за прицел. Где барабан? Вот он, так, на месте…
Стебель на месте… Защелка на месте…
Вихри дыма и горячие сквозняки от разрывов обдавали меня. Я отводил голову, чтобы не глядеть на происходящее, и все-таки видел перед собой, в дыму и пламени, нашу контрольную площадку, всю словно обглоданную, уже без углов и почти без помоста, голую, как скелет…
Стебель, защелка на месте!
Я нахлобучил фуражку на самые глаза и приник к мелким винтикам и стеклам.
Кто-то, охнув, грузно повалился за моей спиной. Кто-то стонал в вагоне — должно быть, тяжелораненый… Но я не оборачивался…
— Защелка на месте! Отводка на месте! — выкрикивал я сам себе, вцепившись в прицел всеми пальцами.
Отводка… Уровень продольный… Поперечный уровень тоже на мес… Нет! Поперечный не на месте!… Проклятый уровень, где твой пузырек! Где… твой… пу-зы-рек?!
Разжав пальцы, я отдернул руку от прицела.
