ними царило молчание. Она думала, он ждал.
Рива и предположить не могла, как страстно ему хочется заговорить, как давно он придумывает и оттачивает слова, обращенные к ней. Но он твердил себе, что она в беде и сейчас не время. Она только что овдовела и только что узнала, что покойный муж использовал ее. Она уязвима, эмоционально не защищена. Это было бы равносильно… кровопийству – так, кажется, это называется? – приставать к ней сейчас со своими чувствами.
Но когда Рива с усталым вздохом откинулась на спинку кресла, слова полились сами собой:
– Вы себя изнуряете. Вам нужно передохнуть. Двадцать минут. Прогулка на свежем воздухе.
– Мы уже близки к решению. Я это чувствую.
– Двадцать минут все равно ничего не изменят. У вас глаза красные.
Она криво усмехнулась.
– Спасибо, что сказали.
– Да нет, у вас чудесные глаза. Просто вы их переутомляете.
Рива закрыла глаза.
– Вы даже не знаете, какого они цвета на самом деле.
– Отчего же? Знаю. Они серые. Как дым. Или туман в лунную ночь.
Она открыла один глаз и покосилась на него.
– А это еще откуда взялось?
– Понятия не имею. – Токимото был растерян, но решил идти до конца. – Очевидно, у меня мозги устали, и теперь они такие же красные, как ваши глаза. Я думаю, нам стоит пойти прогуляться.
– Почему бы и нет? – Рива пристально взглянула на него и поднялась из-за стола. – Идемте. Почему бы и нет?
Рорк наблюдал за ними с другого конца комнаты.
– Слава богу, наконец-то, – пробормотал он. – Давно пора!
– У тебя что-то есть? – с надеждой вскинулся Финн.
– Нет. Извини. Я думал о другом.
– Что-то ты сегодня немного не в форме, а, мальчик мой?
– Я в форме. – Рорк потянулся за своей кофейной кружкой, обнаружил, что она пуста, и еле удержался от искушения запустить ею в стеклянную стену.
– Давай я тебе еще налью, а заодно и себе, – Финн проворно выхватил кружку из рук Рорка.
– Спасибо.
Наполнив обе кружки горячим кофе, Финн вернулся и подвинул свое кресло, чтобы сесть рядом с Рорком.
– Она может за себя постоять, ты же знаешь.
– Мне ли не знать.
Рорк взял инструмент, тонкий, как зубной зонд, и осторожно поскреб какое-то микроскопическое наслоение на микросхеме. Но, увидев, что Финн не трогается с места, как ни в чем не бывало попивая кофеек, он отложил инструмент и тяжело вздохнул.
– Я ей вломил как следует перед уходом. Видит бог, она это заслужила. Но мне жаль, что это случилось так не вовремя.
– Я не стану встревать между мужем и женой. Тем, кто встревает, обычно больше всех и достается. Не хочу, чтоб меня растерзала стая бешеных псов. Но я вот что скажу: когда жена смотрит на меня так, будто она готова изжарить мои мозги на обед, я обычно отделываюсь цветами. Покупаю у разносчика на улице и приношу ей с широкой улыбкой на лице. – Финн отхлебнул еще кофе. – Только на Даллас цветы вряд ли подействуют.
– На нее не подействует мешок алмазов из южноафриканских копей! Если только не огреть ее этим мешком по дубовой колоде, которую она называет головой. Господи Иисусе, эта женщина доводит меня до белого каления!
Финн выдержал пятисекундную паузу, что-то мурлыча себе под нос.
– Ты, очевидно, хочешь, чтобы я с тобой согласился? Чтобы сказал что-то вроде: «Да, эта Даллас, конечно, непрошибаемая»? Но если бы я это сказал, ты бы из меня мозги вышиб. Так что я лучше просто выпью кофе.
– Да, мне это очень поможет.
– Ты же неглупый парень. Сам знаешь, что надо делать.
– И что же, например? Финн хлопнул его по плечу.
– Пресмыкайся! – сказал он и отодвинул свое кресло на безопасное расстояние.
Нет, игра еще не кончилась. Видит бог, игра продолжается, и в кресле пилота теперь сидит он сам!
Он расхаживал взад-вперед по комнатам – по своим комнатам, которыми так гордился. Тут он был полным хозяином. Никто о них не знал.
Ну, скажем, никто из живых.
