На самом деле я был почти уверен в причине смерти Флавия, но у меня было опасное предчувствие, что с этим была как-то связана Аврелия. Мне же не хотелось впутывать ее в эту историю: я все еще надеялся найти доказательства ее невиновности.
— И ты вознамерился разрешить эту шараду, убив своего врачевателя? — Он рассмеялся, что было весьма не свойственно Цицерону. — Это самая безрассудная вещь, о которой мне доводилось слышать. Впрочем, когда имеешь дело с одержимыми, боюсь, иначе действовать нельзя. Приходится прибегать к безумным методам.
— Что же касается Красса… — продолжала, но Цицерон меня прервал:
— Это всего лишь домыслы, Деций. У тебя есть неопровержимые доказательства козней Катилины и его приспешников. Но совершенно ничего нет об участии Красса в этом заговоре.
— Но у них не было бы ни малейшего шанса на успех, не имей они больших денег и надежной армии, — резонно заметил я.
— Деций, эти люди сумасшедшие. Они достаточно безрассудны, чтобы думать, будто выйдут сухими из воды, — продолжал настаивать на своем Цицерон. — Их головы забиты фантазиями. Они совершенно оторваны от реальности. Такие, как они, убеждены, что заслуживают высокой должности в силу неких врожденных способностей, очевидных лишь для них самих. Они не желают признавать, что путь к высоким почестям лежит через образование, тяжелый воинский труд и долгую самоотверженную службу. Они надеются посредством своих безрассудных действий обрести все это сразу в течение нескольких дней. Полагают, что всего этого можно добиться, всего лишь рискуя своими презренными жизнями. — Он потряс головой. — Нет, Деций. У Красса сейчас есть все. Зачем ему связываться с такими людьми?
— Хотя ты не сказал ничего такого, о чем прежде не думал бы я, боюсь, насчет Красса ты заблуждаешься.
— Тогда предоставь мне доказательства. Желательно в письменной форме. Я назавтра же выступлю перед Сенатом с обвинением против Красса и потребую отправить его в ссылку. Но для этого одних твоих подозрений мне недостаточно.
Я не смог ему возразить. Цицерон откинулся на спинку стула и более спокойным тоном произнес:
— Продолжай расследование, Деций. Ты уже сослужил нам неоценимую службу. Я должен знать все, что ты сумеешь выяснить об этом заговоре. Теперь, когда известно, где находятся два их крупнейших тайных склада оружия, можно сказать, что мы укрепили свои силы на добрую половину легиона.
— Но еще не известно, когда они собираются совершить свою вылазку, — возразил я.
— У нас есть в запасе немного времени. Давай-ка выясним всех участников поименно, прежде чем я вынесу это на обсуждение Сената. Тем временем переговорю с претором Метеллом, чтобы он утвердил твои законные полномочия в этом деле.
— Кстати, о преторах. Не считаешь ли ты вероятным, что претор Лентул Сура в самом деле замешан в заговоре?
Цицерон на минуту задумался.
— Лентул Сура — человек низкий. Мало кого цензоры исключают из Сената на следующий год после избрания консулом. Мне кажется, такой человек — первый кандидат на роль заговорщика, однако я не поверю в это, пока не увижу доказательств.
Только теперь я кое-что вспомнил. Именно Красс во время своего неудачного пребывания в должности цензора восстановил Лентула в правах члена Сената, что позволило тому на следующий год избраться претором. Выходит, Сура был обязан Крассу. Но об этом я ничего Цицерону не сказал.
— Ты прав, что скептически отнесся к именам, которые назвал Катилина. Гортал с Лукуллом превратились в ленивых садовников — до всей этой чепухи им теперь нет дела. Если бы они и им подобные оставались в Риме и чаще оказывали помощь Сенату, вместо того чтобы заниматься рыбоводством, у нас бы не было столько неприятностей от таких бездарных личностей, как Катилина.
Рыбные пруды были предметом непомерной гордости Гортала и Лукулла, которые выращивали в них экзотические виды рыб, приучая их к обитанию на Италийском полуострове. Цицерон считал эти занятия проявлением легкомыслия, о чем неоднократно заявлял в выступлениях перед Сенатом.
— Но у тебя в свое время были трения с Горталом и Лукуллом, — напомнил я.
— Мои персональные симпатии и антипатии не имеют к делу никакого отношения, — фыркнул Цицерон. — Они оба чрезвычайно деятельные люди и обязаны быть в Сенате, чтобы служить государству, а не строить из себя старичков, развлекающихся со своими рыбками.
— А как насчет Юлия Цезаря?
— Вот его участие в заговоре как раз наиболее вероятно, даже несмотря на избрание его Великим понтификом. Кстати, я отродясь не видел кампании, проведенной со столь бесстыдным подкупом. Да, он вполне мог быть вовлечен в эти интриги. Но снова повторю: для того чтобы это утверждать, нужны доказательства.
— Прошу прощения, консул, но мне кажется, что мои откровения не только не потрясли, но даже не удивили тебя. Меж тем мне казалось, они чрезвычайно драматичны.
Я был крайне разочарован, узнав, что он не собирается созывать внеочередное заседание Сената, чтобы обвинить предателей в измене.
Цицерон вновь холодно улыбнулся.
— Об интригах Катилины мне стало известно уже более двух лет назад. В этом нет ничего удивительного. Человек не может достичь моего положения, не имея достаточного количества осведомителей. Ты первый, кто изложил мне положение дел в подробностях, исходящих от самого Катилины. Между тем мой второй источник тоже весьма неплох.
— Кто это? Или ты не можешь сказать? — я был до крайности изумлен и удручен услышанным.
— Нет, почему же. Уверен, ты моих осведомителей не выдашь. Среди них, например, Фульвия.
— Фульвия!
Я совершенно позабыл о том, что среди важных и напыщенных мужчин-заговорщиков были и женщины. Кроме, конечно, Аврелии.
— Да, Фульвия. Этот кретин Курий влюблен в нее до безумия. Когда он не угрожает расправиться с ней во время очередного припадка ревности, ей удается у него кое-что выведать. Так мне дважды стало известно о замыслах Катилины убить меня. Фульвия — бесстыдная женщина неистового нрава, но она не станет участвовать в убийстве. Вот она и предупредила меня, когда мне угрожала опасность. Фульвия рассказала мне кое-что о последнем плане Катилины в надежде, что я избавлю от наказания Курия, когда заговор рухнет, что неизбежно должно случиться.
— И ты в самом деле намерен его пощадить?
Он пожал плечами.
— Это не в моей компетенции. Выносить решение должен Сенат.
В то время я был так сильно возбужден, что не заметил, как Цицерон сказал «Сенат» вместо того, чтобы сказать «суд». Подобная оговорка могла навлечь множество бед в грядущие дни.
— Консул! Хотя заговор обречен на провал, все равно остается опасность кровавого разбоя? Ибо таковой может учинить даже небольшая кучка разъяренных людей. А в таком многонаселенном городе, как Рим, он может превратиться в настоящее бедствие. Я уже не говорю о том, что у заговорщиков есть сторонники за пределами города.
— Что верно, то верно. Поэтому прошу тебя как можно скорее навестить своего родственника Метелла Кретика. Пусть приведет свою армию в состояние боевой готовности. Сможешь это сделать, не вызывая ни у кого подозрений?
Бедняга Кретик до сих пор стоял за городской стеной в ожидании разрешения отпраздновать Триумф.
— На будущей неделе род Цецилиев проводит свою ежегодную религиозную церемонию. Поскольку Кретику не дозволено появляться в городе, то на этот раз она будет проходить у него на вилле на холме Джаникулум. Тогда я и поговорю с ним с глазу на глаз.
— Вот и отлично. Расскажи ему о готовящемся государственном перевороте, но не вдавайся в подробности. Пусть он ждет моих распоряжений и подготовит своих воинов, которые наверняка разбрелись повсюду, заждавшись Триумфа. Я попрошу Тирона передать такое же послание Марцию Рексу. Вместе они смогут за короткий срок мобилизовать полноценный легион.
