слухами и всевозможными догадками по поводу новой волны убийств, захлестнувшей город. В основном жертвами были представители состоятельного сословия всадников. Но последний из убитых, хотя и был человеком обеспеченным, даже не являлся гражданином Рима. На этот раз я даже испытал некоторое удовлетворение, ибо знал, что за всем этим кроется.
У Асклепиода было немало друзей и множество коллег, но город был охвачен очередной вспышкой суеверия: быстро распространились слухи, будто посещение похорон убитых приносит несчастье. В силу этого обстоятельства бедняга Асклепиод лежал в атрии храма почти в одиночестве. Среди немногочисленных посетителей я заметил человека с перевязанной челюстью и узнал в нем Тория, которого прислали проверить, на самом ли деле я убил своего кредитора. Покидая храм, мерзавец еще имел наглость подмигнуть мне.
Чисто вымытое тело Асклепиода было положено на похоронные носилки, в четырех углах которых горели лампы. Его кожа имела землистый оттенок, а на горле зияла устрашающего вида рана. Все это мошенничество было выполнено с поразительной правдоподобностью. Я слегка коснулся украдкой его лица — кожа была холодной. Я взял в руку его кисть, но не нащупал пульса. Он действительно был мертв.
Такого потрясения я не испытывал с тех пор, как началась вся эта безумная круговерть. Кто же его убил? Мысли так перепутались, что я даже заподозрил в этом преступлении себя. Не исключено, что меня поразила та же бацилла сумасшествия, что и прочих заговорщиков. Ко мне подошел один из помощников лекаря и протянул мне записку. Развернув папирус, я прочел:
«Квестора Метелла просят явиться в кабинет врачевателя Асклепиода в шесть часов вечера в связи с оглашением последней воли покойного».
— Кто это написал? — спросил я.
Раб в ответ лишь пожал плечами. Никто из помощников Асклепиода не знал латыни — должно быть, такой смысл он вкладывал в свой жест.
Весь день меня не покидало ощущение сильного беспокойства. Впрочем, в подобном состоянии я пребывал в последнее время почти постоянно. Я то и дело взирал на солнечные часы, наблюдая за медленно движущейся тенью. Когда, по моим предположениям, время стало близиться к шести, отправился на остров.
Войдя в дом, я обнаружил, что атрий пуст. Очевидно, тело было перемещено в другую комнату до прибытия городского патрона покойного, которому надлежало отдать распоряжения относительно его похорон. Раб проводил меня в кабинет Асклепиода, в котором тоже никого не было. Я расположился на стуле, он закрыл за мной дверь, и в этот миг, когда уже было слишком поздно, я внезапно понял, что попал в ловушку. Тот, кто убил Асклепиода, теперь собирается расправиться со мной! Не успел я вскочить на ноги и нащупать в складках одежды кинжал, как открылась другая дверь.
— При моем появлении совсем не обязательно вставать, Деций, — произнес Асклепиод. — Сделай милость, сядь.
Я сел, вернее, рухнул на стул.
— Видел тебя сегодня утром, — произнес я. — Судя по многим неопровержимым признакам, ты был мертв.
— Ну уж если в мою смерть поверил даже ты, который вместе со мной затевал весь этот спектакль, могу себе представить, сколь убедительной она выглядела в глазах остальных.
Я знал, какого вопроса он от меня ждал, но боролся с искушением его задать. Асклепиод сидел напротив меня, самодовольно улыбаясь, весь воплощая собой столь свойственное грекам легкое ощущение превосходства. Наконец мое терпение лопнуло.
— Как ты это сделал?
— Это, дорогой мой, мастерство. Искусство, которое, безусловно, не обошлось без помощи моего небесного патрона. Отвар болиголова, белладонны и горькой полыни, взятых в строго определенных количествах, подавляет все признаки жизни. На большинство людей этот трюк оказывает вполне убедительное воздействие. Заподозрить подвох могут лишь самые опытные лекари. Однако при всей своей скромности должен признать, что таковых в Риме, кроме меня, нет.
— Твое варево могло отправить тебя на тот свет. Кажется, именно болиголовом отравили Сократа?
— Должен признать, что дело это очень тонкое. В прошлом болиголов применяли для того, чтобы симулировать смерть, когда в том возникала необходимость. Для начала я испробовал его на своем рабе, человеке моего возраста, физического сложения и состояния здоровья. Результаты оказались вполне удовлетворительными. Три часа он пребывал в коматозном состоянии, весьма похожем на смерть, после чего быстро пришел в себя без каких-либо неприятных последствий.
— А как же рана? — спросил я, разглядывая его шею в поисках хоть каких-нибудь царапин.
— Это предмет моей особой гордости. Пришлось добыть шкуру нерожденного ягненка. Из нее, как известно, получают самый высококачественный пергамент. Я вырезал кусок нужной формы и прилепил его к своей шее. Шкура почти прозрачная, однако для пущей убедительности я прибегнул к косметике, которая придала обнаженным участкам тела мертвенный оттенок. Кожу ягненка сшил у себя на затылке, а ее края, там, где она соприкасается с моей подлинной плотью, прикрыл волосами, бородой и одеждой. Разрез на горле заполнил тонкими полосами телячьей печени, что создало видимость ужасной раны. Выглядело убедительно?
— Настоящий шедевр! — искренне признался я. Когда я оправился от испуга, то больше не мог сдерживать своего восхищения.
— Как тебе удалось добиться такой искусной иллюзии за столь короткий срок?
Асклепиода просто распирало от гордости. Подобно прочим грекам, он был падок на похвалу.
— Мне уже доводилось симулировать раны. Некоторые италийские мимы, что выступают на сцене в масках, подчас бывают не прочь добавить своему образу лишнюю нотку правдивости. К моим услугам иногда прибегают даже господа высокого ранга, желающие остаться неизвестными. Мое мастерство помогает им избежать воинской службы.
— Асклепиод, ты меня поразил до глубины души!
— Для меня это всего лишь искусство, а с их стороны — сделка с совестью. Ты обо мне еще вспомнишь, когда твои начальники вздумают привлечь тебя к какой-нибудь особо рискованной военной операции.
— Человек, столь преданный Сенату и народу Рима, как я, никогда не сможет пойти на подобное вероломство, — гордо заявил я.
Асклепиод ничего не сказал в ответ, лишь улыбался, демонстрируя свое греческое превосходство. Ему было достоверно известно, что в случае возникновения вышеуказанных обстоятельств я поступлю в точном соответствии с его советом. Меня отнюдь не привлекала перспектива умереть ради славы Красса или Помпея.
— Так или иначе, — продолжал он, — теперь ты можешь быть спокоен, ощущая себя уважаемым убийцей, подобно прочим участникам заговора. Прими мои поздравления.
— Благодарю, — сказал я, поднимаясь. — Через несколько дней все закончится, и ты сможешь появиться на людях. Получишь истинное удовольствие, глядя на выражение лиц твоих знакомых.
— Буду ждать этого дня с нетерпением.
— А пока наслаждайся одиночеством. Посвяти себя медицинским трудам. Надеюсь, тебе не придется страдать от нежелательных последствий своего губительного зелья из болиголова.
— Оно оказывает весьма бодрящее действие. Я подумаю о том, чтобы применить его в своей целительной практике.
Он встал, чтобы проводить меня до двери.
— Только никому не говори, из чего оно состоит.
— Я редко об этом распространяюсь. До свидания, Деций Цецилий. Удачи тебе.
Уезжая с острова, я почувствовал прилив сил — впервые за последние несколько дней. После того как обстоятельства мнимого убийства Асклепиода прояснились, вся моя жизнь стала казаться более радужной. Я ощутил, что у меня более весомая официальная поддержка, нежели мне представлялось во время беседы с Цицероном. Политическая обстановка теперь виделась мне тоже менее мрачной. Правда, я по-прежнему не был уверен, кто именно из сильных мира сего вовлечен в заговор. Однако было вполне очевидно, что
