– Собачий корм, – сказала мамочка.
– Кетчуп, – сказал Леопольд.
– Теперь сосчитай, пожалуйста, сколько приблизительно это будет стоить, – попросила мамочка.
– В дорогом супермаркете – около семнадцати долларов, – сказал Леопольд. – В других местах – долларов четырнадцать.
– Неплохо! – сказала мамочка. – Даже очень хорошо! Кладем на все про все приблизительно пятнадцать. Остается девять – десять долларов на баловство.
– Я бы мог приготовить курочку, – скромно сказал Леопольд.
– Отличная мысль, – сказала мамочка. – Великолепная! Запиши: «Курица, пять долларов».
– Печенье, – сказал Пирс.
– Хорошо, – сказала мамочка. – Можем заехать во «Вчерашний хлеб» и посмотреть, есть ли у них кексы, печенье или просто черствый хлеб поприличнее. А твою ветчину купим в супермаркете.
– Два удовольствия на одного – это слишком, – смущенно сказал Пирс. – Мне давно пора устроиться на работу, помогать семье.
– Ты вчера машину починил! – сказала мамочка. – Без тебя мы бы сегодня и с места не сдвинулись. Мне вообще следовало бы тебе заплатить.
– Чего там, – отмахнулся Пирс.
– Кроме того, ты скоро разбогатеешь, – сказала я. – И тогда сможешь нам помогать, если, конечно, про нас не позабудешь. Лучше уж разбогатеть, чем работать на бензоколонке. Впрочем, я уверена, ты бы и в бензиновом бизнесе преуспел.
– Если бы Пирс работал на бензоколонке, туда бы толпами стекались как мужчины, так и женщины, – сказала мамочка. – Он положительный, честный, ответственный и никогда не ставит окружающих в неловкое положение.
– Со всей объективностью заявляю, что он самый красивый из мужчин, которых мне довелось встретить, даже красивее англичанина, – сказала Мариэтта. – Я сажусь на диету. Леопольд, ты мог бы помимо сосисок и курицы готовить что-нибудь вегетарианское?
Леопольд сосредоточенно нахмурился.
– Будь добра, приведи пример вегетарианского блюда.
– Рис с бобами, – сказала Мариэтта. – Они отлично сочетаются, стоят дешево и богаты протеином.
– Мариэтта, какая замечательная идея – стать вегетарианкой! – сказала мамочка. – Как это пришло тебе в голову?
– Я давно об этом подумывала, – сказала Мариэтта. – Мы вчера беседовали об этом со Стивом Хартли. Полвечера проговорили о тофу и чечевице.
– Стив Хартли вегетарианец?
– Мяса он не ест пять лет. А недавно отказался и от рыбы, когда понял, что рыбки в аквариуме его узнают. Он считает, что это помогло ему достичь успеха.
– Разве он его достиг? – спросила я.
– Он состоявшаяся личность, – сказала Мариэтта. – А ты. Мод, ничего не понимаешь! Только и знаешь, что вредничать. Во-первых, он получает большие комиссионные от продажи пылесосов. Во-вторых, если ему удастся продать свое компьютерное изобретение, он заработает тридцать миллионов. А вырастила его одна мать, библиотекарша. Отец умер, когда он был еще ребенком.
– От чего?
– От передозировки наркоза. Врачи решили, что у него что-то с сердцем, и дали ему наркоз. Он даже не смог сказать последнее «прости», хотя и пытался. Стив говорит, он умер, не проронив ни звука.
– Бедняжка Стив, – сказала мамочка. – Как он, должно быть, одинок. Мариэтта, надеюсь, ты не станешь разбивать ему сердце.
– Я Мариэтту знаю, – сказала я. – Она будет его преследовать, а когда он попадется в ее сети, потеряет к нему всякий интерес.
– Ну все, нам пора! – сказала мамочка. – У нас полно дел. Бензоколонка, больница, потом по магазинам, а если останется время, надо еще и на кладбище заехать – посмотреть, что там недавно устроили за безобразие.
– Расскажи еще немножечко про то, как живут богатые, – попросила Мариэтта.
– Бедные люди носят яркую одежду, а богатые предпочитают тусклые тона, – сказала мамочка, обведя нас взглядом.
– Приглушенные, – хором поправили ее мы.
– Пока мы не разбогатели, будем носить все яркое, – сказала мамочка. – Впрочем, может быть, вам это уже не нравится?
– Только яркое! – завопили мы. – Как оперенье павлина! Все охристое, изумрудное, салатовое.
– Парчовое, – сказал Пирс.
– Парча – это не цвет, – презрительно заметила Мариэтта.
– Вот чего я желаю всем своим детям: красоты, ума, чувства юмора и высокого роста, – сказала мамочка. – Долго ли продержишься на красоте?
– От восемнадцати до сорока пяти, – ответили мы. – Потом пластическая операция.
Пока мамочка смотрелась в пудреницу, мы кружились в импровизированном танце, напевая:
– Бирюзовый, лимонный, багровый, сиреневый, алый, лиловый! – Это Теодор еще раньше сочинил.
– Черт возьми, – сказал Теодор. – Над этой песней надо еще поработать.
– Мам, расскажи, что нас ждет! – сказала я, когда мы, напевшись и наплясавшись, в изнеможении повалились на пол.
– Да, мамочка! – закричали все остальные. – Предскажи будущее!
– Каждый из вас получит от меня предсказание, – сказала мамочка и прищурилась.
– Эй, подождите! – крикнул Теодор. – Вы правда считаете, что песенка ничего?
– Теодор! – зашипели на него мы. – Заткнись. Мы ждем предсказаний.
– Тебе, мой младший сын, – волшебный дар кулинара. Вижу тебя в поварском колпаке, выходящим из кухни самого роскошного нью-йоркского ресторана. Твоего собственного!
Леопольд благодарно кивнул.
– Тебе, Теодор, – твое имя в неоновых огнях на рекламе самого популярного бродвейского мюзикла.
– Сколько он выдержит представлений? – спросил Теодор.
– Не знаю, – сказала мамочка. – Сотни. Тысячи. А тебе, Мод, – дар быть неотразимой для мужчин. И дар этот с годами не иссякнет.
– Я тоже такое хочу! – сказала Мариэтта.
– Нет, Мариэтта, – сказала мамочка. – Ты тоже можешь быть неотразимой, но ты – ты будешь писать стихи, будешь читать их со сцены, в серебряном платье с шифоновым шарфом. Или ты предпочитаешь карьеру психиатра? – Мариэтта покачала головой. – Отлично, значит, будешь поэтом.
– Мама, а если мне не удастся написать ничего оригинального?
– Единственное, что мешает тебе быть оригинальной, так это ошибочное убеждение, что тебя кто-то слушает. Возьми все из старых книг, замени слово-другое, никто и не заметит.
– Правда? – промурлыкала, как довольная кошка, Мариэтта. На мгновение мне показалось, что она вот- вот начнет вылизываться.
– А со мной что? – спросил Пирс.
– Проще простого, – сказала мамочка. – Ты станешь знаменитым киноактером.
– Круто, – сказал Пирс. – Работы много будет?
– Нет. Все вы должны помогать друг другу, не забывать друг друга ни в горе, ни в радости и перестать грызться.
– Это, пожалуй, слишком, – сказал Теодор, и мы направились к двери.
11
– А у англичанина какая машина? – спросила я, когда мы все упихивались в нашу.
Хорошо бы, у него была новая. В нашей машине пахнет плесенью и ржавчиной, хотя Теодор и обтянул сиденья искусственным мехом тигровой расцветки. Из-под днища все время дымит, и Пирс ничего не может с
