Паша повесил трубку. Я сидела в ступоре и смотрела в одну точку на полу. От недавней лучезарной эйфории не осталось и следа. Я окончательно опозорилась перед Андре Валасьеном, и теперь он смеется надо мной. И над моим поведением.
На прощание он не сказал мне ни слова – никаких расплывчатых обещаний и туманных намеков. Он, видимо, просто поставил точку над «i» в наших хилых отношениях, решив, что хватит с него такого – вытирать сопли распустившейся барышне.
Здоровая злость окатила меня девятым валом. Я рассердилась так, что у меня даже застучали зубы. Я не буду больше терзаться и думать о нем! Я вычеркну его из своей жизни раз и навсегда, как будто ничего и не было! «А что было-то, – хихикнул кто-то внутри меня. – Разговор в самолете, встреча в Люксембургском саду, ужин в кафе и одна случайная ночь? Негусто, пани, негусто… А вы уже, кажется, губу раскатали?»
Я застонала и прижала ладонь ко лбу. Именно – губу раскатала! Я почему-то без всяких на то оснований решила, что между нами что-то есть, и поэтому судила о его словах и поступках исключительно с этой точки зрения.
Рассказать об этом, например, какому-нибудь знакомому мужику, так тот бы просто хмыкнул и повертел пальцем у виска – обычный одноразовый секс! Суточно-командировочный. Скажи спасибо, что он тебя пожалел и в кафе сводил. А ты…
Вспоминать обо всем этом было просто ужасно. И его недоумевающий взгляд в ответ на мое предложение остаться на ночь, и мои непонятные нападки на него, и детское поведение – я вешалась ему на шею без каких-либо оправданий с моей стороны. Не иначе как капля быдлянской крови напортачила, а это все маменька с ее осветителем.
Впрочем, мне нужно выкинуть все произошедшее из головы и сосредоточиться на завтрашнем деле – на поездке в Антибы. И на моем разговоре с Колпачевским. Это – моя работа, меня впервые отправили в загранпоездку, и я должна не опозориться, а быть на высоте. А всяких Андре Валасьенов вычеркнуть из памяти к чертям собачьим!
Всю вторую половину дня я провела в прогулках по городу. Вернулась в отель еще до наступления вечера, мне нужно было выспаться. Меня ждали Антибы и коллекция Колпачевского. И Пашино задание.
Антиб – прелестный городок, похожий на ласточкино гнездо, прилепившееся к скалам. Я взяла в Париже машину. Мы ехали по удобной трассе, и я все время нервничала и посматривала на часы. Помощник Колпачевского, которому я позвонила перед выездом из Парижа, разговаривал со мной сухо, как будто я в чем-то перед ним провинилась. Он сказал, что в двенадцать часов меня ждут на вилле.
Я погоняла шофера энергичными возгласами. Он почти признал меня «своей» и весело улыбался, когда я выражала нетерпение. Похоже, его ничем невозможно было пронять, и на меня он смотрел, как на экзотическую обезьянку – веселую и забавную.
Мы на огромной скорости въехали, буквально впечатались в центральную площадь Антиб, и покатили на мыс – к виллам, которые возвышались над морем, укрывшись в тени деревьев.
Несмотря на февраль, погода была по-московскому весенней. Где-то плюс десять. Теплее, чем в Париже, а главное, не было дождя – небо ясное, по-летнему пронзительно-синее, с хвостатыми облаками- кометами на горизонте. Я решила уточнить адрес и перезвонила Пермяку. Тот сказал, где повернуть. Я передала его слова шоферу, и вскоре мы уже тормозили перед бело-розовыми воротами.
– Вас встретят?
– Да, – рассеянно сказала я. Нужно перезвонить Пермяку. Но тут мой телефон испустил звонкую трель.
– Алло! Я сейчас выйду.
Только теперь я увидела, что ворота снабжены системой видеонаблюдения.
Шофер выгрузил мой чемоданчик из багажника, я рассчиталась с ним, машина газанула, сдав назад, развернулась и покатила по гладкой дороге прочь от виллы.
Из ворот вышел молодой человек в черном костюме, похожий на банковского клерка. Пухлощекий, с уже обозначившимся вторым подбородком, в правой руке он держал рацию – в таком положении, словно собирался метнуть ее в кого-нибудь.
– Кристина Браускните-Добржевская?
– Да.
– Проходите.
Он сказал что-то в рацию, дверь открылась, и мы оказались на дорожке, ведущей к дому, двухэтажному белому особняку.
Он подхватил мой чемодан, я шла за ним, вцепившись в свою сумку.
– Вас ждет Роман Александрович, – не поворачиваясь ко мне, сообщил пухлощекий. – Внизу, – уточнил он.
Мы миновали бассейн, лазурной каплей впечатавшийся в зелено-изумрудную лужайку, и подошли к широкой лестнице, обрамленной двумя львами, гривасто-кудлатыми, на мощных лапах. Один лев словно привстал, другой лежал, положив каменную морду на каменные же лапы.
Мы поднялись по лестнице. Я уже начала думать, что этот загадочный Пермяк так никогда лично и не объявится, но тут увидела, что на верхней площадке стоит какой-то мужчина, тоже в черном костюме. «Униформа у них, что ли, такая?» – с удивлением подумала я. Но на удивление у меня уже не было времени, потому что до конца лестницы оставалось всего лишь несколько ступенек. Он смотрел на меня сверху вниз. Метр девяносто, не меньше, ну и рост!
Он был очень худой, лет сорока, с кисло-желчным выражением лица и немного перекошенным ртом, отчего казалось, что он постоянно ухмыляется.
Мой сопровожатый поставил чемодан, и его отпустили кивком головы. Худой великан сказал, как выплюнул:
– Пермяк Роман Александрович.
– Кристина…
– Знаю, – прервал он меня. Очевидно, услышать мою длинную фамилию ему было бы невмоготу. – Кристина Яновна, будете жить здесь, на вилле.
Я невольно открыла рот: Паша мне ни о чем подобном не сказал – волгоградская теща, что ли, ему все мозги отшибла?
– Мне сказали, что я должна остановиться в отеле.
На мои слова он никак не отреагировал, видимо, посчитал, что это окажется ниже его достоинства.
– Пройдемте в зал. Там и поговорим.
– А мой чемодан?
Он снисходительно посмотрел на меня:
– Оставьте здесь. Его… – он, видимо, хотел сказать «подберут», но выдал более удобоваримый вариант: – возьмут.
Пермяк двинулся куда-то размашистым шагом, я с трудом за ним поспевала. Мы вошли в зал – просторное помещение, обставленное мебелью белого цвета, с огромными, до потолка окнами. Мне в глаза бросился белый рояль – изящный, как кавалер, опустившийся на одно колено перед дамой.
– Сюда, – мне указали на пышные, сливочно-взбитые подушки кресла. Я шагнула в ту сторону и услышала: – Снимите пальто.
Этот Пермяк обращался со мной, как строгий учитель с нерадивой ученицей. Я поспешно сбросила пальто, и мне кивком головы указали куда-то назад, на узкий коридор.
Дрожащими руками я повесила пальто на вешалку. Мне ужасно хотелось посмотреть на себя в зеркало, но оно находилось в другом конце коридора, и мне оставалось только надеяться, что помада у меня на губах не размазалась, а тушь не потекла.
В пышном-сливочном кресле я буквально утонула, почувствовав себя ангелочком с картины старых мастеров Возрождения. Они любили рисовать такие облака, похожие на взбитые сливки на торте, – плотные, густые.
Пермяк опустился в кресло, закинул ногу на ногу и, чуть раскачиваясь – наверное, этот жест он подсмотрел у кого-то, – начал, не глядя на меня:
