– Очень хорошо, – сказал он.
И это было мне приятно потому, что Ричард не хотел меня обидеть. Как здорово было ощутить себя хотя бы в малой мере объектом его интереса и внимания.
– О чем же вы хотите писать, Розелинда?
– О жизни и о людях, – помолчав, ответила я.
– А-а… всякие романтические истории о любви, которыми так увлекаются женщины, – предположил он.
– Не совсем так, хотя я думаю, что романтическая любовь каким-то образом войдет в повествование, но меня гораздо больше интересует психологическое описание характеров.
Он украдкой взглянул на меня; мне показалось, что я вызвала насмешку в его глазах, и я почувствовала, как краснею.
– Ну вот, вы надо мной смеетесь!
Второй раз за этот день он прижал мою руку к себе самым дружеским образом и успокаивающе сказал:
– Дорогая моя, совсем наоборот. Вы кажетесь мне такой крошкой, такой юной, а говорите о психологии, отметая в сторону романтическую любовь! Иногда вы напоминаете мне мою дочку, ей сейчас одиннадцать лет, так вот она убеждает меня, что романтика – это все чепуха, а главное, что меня пугает, – она читает серьезную литературу.
Мне было очень приятно, что он сравнивает меня со своим ребенком.
– Разве вы не довольны? – спросила я. – Неужели вы одобряете те сентиментальные рассказики, что нравятся большинству детей? Разве вы бы не гордились тем, что у вашей дочери проявился серьезный литературный вкус?
– Да, я бы гордился, – ответил он, – но беда в том, что у нее не будет шансов развиваться дальше, потому что она воспитывается в неподходящей социальной среде.
– А я слышала, что Бронсон-Касл – самая прогрессивная школа.
– Так оно и есть. Пока Гертруда Холт возглавляет ее, так и будет. Но для ребенка очень важно домашнее влияние и…
Неожиданно Ричард замолчал. Я инстинктивно поняла, что он хотел сказать. Что его жена не интересуется классической литературой и не имеет ни малейшего желания позволить маленькой Роберте углубляться во что-нибудь серьезное на каникулах. До этого Ричард ни слова не говорил о своей жене. Позднее я поняла, что у него было сильно развито чувство долга, чтобы обсуждать Марион с посторонними. Но я поняла и то, что между родителями Роберты были разногласия. Он больше ничего не сказал, и я не знала, что ответить, но все-таки заметила, что при таком отце у девочки наверняка есть возможности для интеллектуального роста. Услышав это, Ричард улыбнулся, и на этот раз улыбка его была не веселой, а скорее какой-то саркастической, и он процедил как бы сквозь зубы:
– Мне очень приятно, что вы так говорите, но боюсь, я слишком занят и меня часто не бывает дома и я не могу оказать какое-либо влияние на жизнь дочери. – Затем он вновь перевел разговор на меня: – А каковы ваши планы на будущее? Как долго вы собираетесь заниматься секретарской работой? Интересная ли эта работа?.. Хотя такая работа не может быть интересной… каждый день одно и то же.
Я сказала ему, что не считаю свою работу такой уж скучной, хотя любая ежедневная работа может показаться монотонной; я объяснила, что моя работа у Диксон-Роддов – просто рай по сравнению с тем, что мне приходилось делать и как жить раньше, до того, как я попала на Уимпл-стрит.
– Я благодарна Диксон-Роддам за то, что их дом стал и моим домом. Они такие добрые, и у них я никогда не чувствую себя бедной секретаршей.
Я заметила, что его печальные глаза смотрят на меня с каким-то смешанным выражением сочувствия и нежности. Он произнес:
– Любой человек был бы безмерно счастлив, если бы его секретарем были вы.
– Тут я с вами не согласна, – возразила я. – Временами со мной очень сложно иметь дело, по крайней мере миссис Диксон-Родд часто говорит именно так. Я раздражаю ее и многих людей тем, что замыкаюсь в себе, как улитка прячусь в свою раковину.
– Бедное дитя, – сказал он со вздохом, – а суетный мир не позволяет человеку прятаться в спасительной раковине часто и надолго, не так ли?
Не знаю, права я была или нет, но в голосе, каким было произнесено замечание, я расслышала мучительную усталость. Из-за этого мне стало очень грустно. Должно быть, что-то причиняло ему боль. Я была в этом уверена. И, несомненно, причиной была женщина, на которой он был женат.
– Я полагаю, Розелинда, главное, чего вам так не хватает и что вам так необходимо, – это свой дом. Одна из самых настоятельных необходимостей человека – это дом, где можно найти покой и убежище от всех внешних волнений и неприятностей. То есть, я думаю, это необходимо человеку с пытливым умом и тонкой душой, такой, как ваша.
Я вынуждена была согласиться с ним и подумала о том, как хорошо он все понимает… Ведь люди, подобные Китти Диксон-Родд, добрейшей душе на всей земле, глубоко ошибались, полагая, что мне вредно оставаться одной.
– Да, вы правы. Как бы мне хотелось иметь свой дом! – воскликнула я. – Ведь у меня его никогда не было. Я была еще несмышленой, когда умерли мои родители. И наверное, так хорошо жить в своем доме и ни от кого не зависеть!
– А какой бы дом вы выбрали? – улыбаясь, спросил Ричард. – Я надеюсь, не шикарную квартиру и не огромный особняк? Наверное, вы скажете, что хотели бы жить в маленьком шале, подальше от людей, где- нибудь в Альпах; а может быть, в бревенчатой избушке на берегу быстрой реки или в одном из моих любимых заброшенных, полуразрушенных замков в Испании? Или я ошибаюсь?
– Нет, вы правы, – со смехом ответила я. – Но на самом деле я бы не возражала, если бы это была
