— Вчера ночью, после того как она попрощалась с тобой, ей прислали коробку шоколадных конфет. Она их съела, почти все разом. В коробке была записка — я ей ее прочла. — Ма Дезире обращалась ко всем в комнате, хотя слушал ее только Джилли. Стоя у камина, другая шлюха, надев на руки перчатки, совала окровавленные простыни в огонь. Еще одна девушка застирывала кровавые пятна на лучшем платье Лизетты, пытаясь спасти его.
— В записке говорилось, что тебе очень жаль. Что она должна простить тебя. Очень любезно написано.
— Я ничего такого не посылал, — произнес Джилли. Но вполне мог бы послать, подумал он. Улики вполне убедительные.
— Лизетта поняла это, когда у нее пошла кровь. Тогда она догадалась, чьих это рук дело.
— Чьих? — спросил Джилли.
Мадам отвернулась и в красноречивом молчании оглядела комнату. У Джилли перехватило дух. Чувствуя ком в горле, он полез в карман.
— Это не для меня, — пояснила Ма Дезире, пряча деньги в лиф платья. — Для нее. На похороны.
— Кто сделал это? — Искра гнева разгоралась, постепенно затмевая горе. В отличие от Януса и Маледикта, Джилли не желал всему находить оправдания.
— В бреду бедная девочка вспоминала твою другую любовницу, высокородную леди. Сказала, что ее терзают вороны, разрывают ей внутренности. Она чувствовала их клювы. Говорила, что твоя любовница ее предупреждала. Что она украла человека, принадлежавшего вороне, и тем обрекла себя. Это правда?
— Что? — Джилли мигом забыл об истерзанном теле женщины на кровати, о неподдельной печали в словах Ма Дезире. Маледикт? Маледикт слишком легко видит во всем оскорбления — и жестоко мстит за них, с болью в сердце подумал Джилли. Заключенный дома под надзором бдительных гвардейцев, не в состоянии воспользоваться мечом, он мог с легкостью послать Лизетте коробку отравленных конфет.
— Лизетта говорила, что ты — одно из созданий Чернокрылой Ани.
— Нет, не я. Мой господин — мой друг… — Голос Джилли сорвался. Он сел на кровать и дотронулся до искаженного лица Лизетты — холодного, воскового, липковатого.
— Тебе нужно защищаться. Существуют заклятия и все такое, — сказала Ма Дезире. — Ты славный парень. Смотри не запутайся в вороньих перьях. — Она провела рукой по его волосам. Суровость исчезла с ее лица. — Ты хорошо обращался с моей девочкой.
Гвардейцы короля с любопытством наблюдали, как он тяжело поднялся по лестнице, с грохотом распахнул дверь; они ни во что не вмешивались.
В столовой Маледикт, облаченный в серый шерстяной сюртук и алую рубашку, собирался обедать. На столе перед ним лежала книга. Джилли остановился, чувствуя, как в сердце вскипает ярость, и, миновав столовую, направился вверх по парадной лестнице. Он распахивал двери и дверцы в покоях Маледикта, рылся в ящиках и гардеробах, пока не нашел деревянную шкатулку с ядами. Джилли швырнул ее на кровать; из белых пакетиков, перепачкав ему руки, посыпался зеленовато-серый порошок. Джилли стал перебирать пузырьки в поисках одного-единственного, способного заставить плоть истечь кровью.
— Ты отсутствовал всего несколько часов, — раздался с порога голос Маледикта. — Неужели за столь короткий срок тебя обидели настолько, что ты решил прибегнуть к яду? Если это действительно так, только скажи, и я позабочусь обо всем за тебя.
Пальцы Джилли сомкнулись на пузырьке. На изогнутом донышке осталось несколько едва заметных сиреневатых капелек.
— Зачем было убивать? Можно было просто попросить меня бросить ее. Ради тебя я бы сделал все. Я ведь всегда шел ради тебя на все.
— Джилли?
Джилли швырнул в Маледикта склянку. С легкостью поймав ее, юноша подозрительно уставился на ярлычок.
— Сироп «Прекаториус». Как ты и угрожал, Лизетта истекла кровью до смерти.
— Лизетта! — Одно имя заставило Маледикта недовольно скривить мягкие губы.
Для Джилли это было равносильно признанию.
— Она истекла кровью! А твой пузырек почти пуст. Зачем было заставлять ее страдать? Зачем вообще было ее убивать? — На глаза Джилли навернулись слезы.
— Стоит ли поднимать такой шум? Она была всего-то шлюхой. — Лицо Маледикта скривилось. — Тварь, не представлявшая ни малейшей ценности.
Пальцы Джилли судорожно сжались. Он поднял кулак — и опустил. Маледикт даже не поморщился.
— Она мне нравилась. Она была простая женщина и любила поболтать. Что такого она тебе сделала? Посмеялась? Объясни мне, почему… — Джилли поднес руку к щеке Маледикта. — Пожалуйста.
В мертвой тишине он ждал ответа, ждал возможности излить свою ярость или ощутить сладко- горькое облегчение.
— Я не убивал твою сучку, — сказал Маледикт, отталкивая ладонь Джилли. — Ты что, судья, который собирается меня повесить? Убирайся.
— Шоколад и яд. Сладость, скрывающая жало. Записка с моим именем, которую она не могла прочесть. С извинениями за то, что нас прервали. Думаешь, я поверю, что ты этого не делал?
— Будь проклята твоя душа, я… — Хриплый голос Маледикта, не способный звучать громко, оборвался. Услышав возражения, юноша, оскалив зубы, пронесся мимо Джилли, словно изгнанный злой дух. Входная дверь внизу громыхнула, сопровождаемая звоном разбитого стекла. Джилли так и не получил ответов на свои вопросы. Негромкий треск, похожий на далекие пушечные удары, нарушал тишину: Маледикт вымещал гнев на чем-то хрупком.
Ярость клокотала у Джилли в груди. Он выбежал из дома и направился в город мимо гвардейцев, что следили за особняком. Джилли уже почти добрался до торговых улиц, когда туман боли и ярости начал рассеиваться, освобождая сознание для единственной мысли. Маледикт никогда прежде не отрицал того, что совершал. Тем не менее, яд был именно из его пузырька…
Джилли застонал, пряча в ладонях мокрое от пота лицо. Он и забыл, что у него самого были враги, один из которых жил под одной с ним крышей и знал о существовании Лизетты, о ее местонахождении, о том, что Джилли трижды в неделю наносит ей визиты. Исполненный мрачной решимости, Джилли в сгущающихся сумерках пошел назад. Он спросит еще раз — только теперь выслушает ответ.
Входная дверь, против его ожиданий, оказалась открыта. В гостиной царил хаос, словно здесь еще минуту назад бушевал морской прибой. Зеркальная дверь была разбита, и из каждого угла на Джилли смотрели мигающие глаза; табурет, прежде стоявший у спинета, валялся под инструментом без одной ноги.
Туфля Джилли с хрустом погрузилась в мягкий ковер. Из-под подошвы показался изогнутый осколок фарфора. Джилли поднял его: это была маленькая фарфоровая ручка. Шелковая нить и висящая на ней палочка подсказали, что у него в руках фигурка из набора марионеток. Джилли поднял взгляд на полку с куклами. Не осталось ни одной целой, хотя Джилли удалось обнаружить более узнаваемые осколки: голову собаки с высоким гофрированным воротником, погремушку с хвоста гремучей змеи, крошечную куклу с отколотыми ручками. Некоторые фигурки были так жестоко растерзаны, что казалось, будто Маледикт пытался стереть их подошвами в порошок.
Джилли в задумчивости опустил пригоршню разрозненных частей на занавешенный алтарь. Марионетки были подарком Януса. Маледикт очень берег их. По крайней мере, прежде. Сравнивал себя с кукловодом богов, но сегодня, похоже, сам почувствовал себя куклой.
Джилли поднялся на один лестничный пролет, зажигая на ходу лампы.
— Маледикт? — позвал он. В доме стояла такая тишина, словно Джилли был единственным живым существом в его стенах. Сердце у него забилось быстрее. — Маледикт!
В коридоре Джилли остановился в нерешительности, потом решил подняться по темным чердачным ступеням. Через шесть ступенек впереди он заметил слабый отблеск фарфора, и остальной путь преодолел уже более уверенно.
