– Я много раз мечтал об этом моменте, – проговорил Прескотт бесцветным голосом, – о том моменте, когда я смогу сказать человеку, который разрушил мечты моей матери, который оставил нас умирать в нищете… что я не нуждаюсь в нем, что я прекрасно обошелся без него и без его семьи… Когда я смогу сказать ему, чтобы он убирался к черту со своей проклятой семьей.
Сэр Ли – заплаканный и пристыженный – поднял голову:
– И я не виню тебя за это, сынок…
– Однако сейчас у меня язык не поворачивается это сказать. Вы хитрый сукин сын, скажу я вам. Вы завоевали мое доверие, вкрались ко мне в душу. Мы беседовали о жизни, я прислушивался к вашим мудрым советам, между нами установилось взаимопонимание…
Сэр Ли вытер глаза.
– Теперь, когда мы стали так близки, – неторопливо продолжал Прескотт, – я не могу остаться безучастным к вашему горю, не могу пренебречь вашим раскаянием. Я не сомневаюсь… что вы искренне сожалеете обо всем случившемся.
Сэр Ли поднялся.
– Я бы сейчас отдал все ради того, чтобы можно было повернуть время вспять. Чтобы можно было все изменить… Чтобы оградить тебя от всего, через что тебе пришлось пройти. Я знаю, что теперь слишком поздно и я мало что могу тебе предложить… – Сэр Ли простер к Прескотту дрожащую руку. – Но может быть, когда-нибудь в будущем ты сможешь меня простить?
Прескотт, не говоря ни слова, обнял деда.
Сэр Ли снова разрыдался, крепко прижимая Прескотта к себе, словно не хотел его больше никуда отпускать от себя.
Слезы застилали Эдвине глаза. Она стояла и смотрела затаив дыхание на обнимающихся деда и внука.
– Гордыни в нашей жизни нам обоим хватило с лихвой, – проговорил Прескотт хриплым от чувства голосом. – Нам обоим пришлось хлебнуть немало. Хватит с нас страданий и душевной боли! – А затем, посмотрев через плечо и встретившись глазами с Эдвиной, добавил так проникновенно, что у нее захватило дух: – Мне кажется, я готов к тому, чтобы у меня появилась семья, которую я назову своей.
Спустя несколько часов Эдвина стояла в своей комнате у открытого окна и смотрела на ночное небо, на залитый лунным светом сад. Небо было усеяно мириадами звезд, и, глядя на них, Эдвина мечтала о самом заветном.
Как ярко сияли у Прескотта глаза и как уверенно звучал его голос, когда он произнес слова, от которых сердце радостно всколыхнулось у Эдвины в груди: «Мне кажется, я готов к тому, чтобы у меня появилась семья, которую я назову своей»!
Даже теперь, когда Эдвина вспоминала эту фразу, ее сердце начинало учащенно биться в предвкушении счастья. Неужели Прескотт имел в виду семью, которую он создаст с ней? Смеет ли она мечтать об этом?
Теперь уже Эдвина понимала, что в самой идее замужества не было ничего такого, что бы ей не подходило. Просто ее брак с сэром Джеффри был несчастливым. Как был бы неудачным любой брак, в котором муж пытался бы подавлять ее, навязывать свою волю.
Прескотт был совсем другим человеком. Он понимал ее. Он принимал Эдвину такой, какая она есть. В глубине души Эдвина была уверена, что Прескотт не стал бы помыкать ею, не пытался бы переделать ее и решать все за нее. Напротив, он всей душой поддерживал ее и то, что для нее важно в жизни. Ее драгоценное детище – Общество образования и развития женщин – не вызывало у Прескотта недоверия и презрения, как, например, у ее отца. Напротив, он поддерживал Эдвину морально и даже оказывал ей содействие в решении некоторых практических вопросов.
Эдвина постоянно чувствовала рядом с собой надежное плечо Прескотта, о которое можно было опереться в трудную минуту. С Прескоттом она могла позволить себе быть самой собой. Ей было с ним легко и спокойно. Она ощущала, что ее ценят и любят. Эдвина была на седьмом небе от счастья. Как эти сверкающие звезды, которые смотрят на нее с ночного неба.
Сама мысль о том, что она может быть женой этого человека, что она будет соединена с ним навеки узами брака, вызывала у нее необыкновенный душевный подъем. Брак с Прескоттом казался самым естественным делом на свете. Это предел ее мечтаний. Даже больше, чем то, чего она могла желать.
Тем не менее Прескотт пока не попросил ее ни о чем. И – подумать только – совсем недавно он был даже готов прекратить с ней всякие отношения! Разумеется, он собирался сделать это ради ее же блага – чтобы предотвратить ее разрыв с отцом. Однако не слишком ли легко он пошел на эту жертву?
Эдвина недовольно нахмурилась. Может быть, ее мечты о свадебных колоколах несколько преждевременны? Возможно, у Прескотта даже в мыслях этого нет? Может быть, пригрезившиеся Эдвине обручальные кольца на самом деле не что иное, как колечки дыма от сигар сэра Ли? Эдвина чувствовала: Прескотт в ней души не чает, искренне восхищается ею. Но достаточно ли всего этого для брака?
Кроме того, по-прежнему оставался нерешенным вопрос с ее отцом. При мысли об отце Эдвина совсем пала духом. Обуреваемый жаждой мести, отец требовал, чтобы Прескотт предстал перед судом. Он желал, чтобы его обидчика арестовали, бросили в тюрьму, наказали розгами, а потом повесили.
Эдвина потерла кончиками пальцев пульсирующие болью виски. Ей нужно думать о том, как спасти любимого от виселицы. Куда подевался свойственный Эдвине здравый смысл? План. Ей срочно нужен план действий.
Эдвина подошла к секретеру, достала бумагу и принадлежности для письма.
Так, нужно составить список. Список чего? Список качеств, которые ее привлекают в Прескотте? Которые вызывают у нее восхищение? Что, если она составит этот список, отец прочтет его и изменит свое решение? Ей могло бы помочь только одно – если она кинется отцу в ноги и станет слезно умолять пощадить ее возлюбленного, пообещает порвать с Прескоттом ради того, чтобы спасти его жизнь…
При мысли о том, что она, может быть, никогда больше не увидит Прескотта, не услышит его бархатный низкий голос, его смех, Эдвина похолодела. Она больше не ощутит его волнующий мускусный запах, не сможет гладить его бархатную кожу, не поцелует его нежные губы, не будет заниматься с ним любовью. Не
