Затем слева вышел Муми-папа в небрежно накинутом плаще, повернулся лицом к публике и дрожащим голосом продекламировал:
Муми-папа заметил, что прочёл неверно, и поправился:
Муми-мама высунулась из-за кулис и прошептала:
— Так ли? Должна ль мне корону отдать сестрица невестки?
— Да, да, да, — сказал Муми-папа. — Через это я перескакиваю.
Он сделал шаг в сторону дочери Мимлы — она пряталась за зеркальным шкафом — и сказал:
— Вострепещи, о неверная мимла, и слушай, как ужасный лев в ярости сотрясает свою клетку и рычит от голода на луну!
Тут наступила долгая пауза.
— …от голода на луну! — громче повторил Муми-папа.
Ничего не произошло.
Он повернулся налево и спросил:
— Почему лев не рычит?
— Я не могу рычать, прежде чем Хомса не подымет луну, — сказала Эмма.
Хомса высунулся из-за кулис.
— Миса обещала сделать луну, да так и не сделала, — сказал он.
— Хорошо, хорошо, — поспешно сказал Муми-папа. — Миса может сейчас же выходить, потому что, не знаю, как у других, а у меня пропало настроение.
Миса медленно вышла на сцену в красном бархатном платье. Она долго стояла, прикрыв лапами глаза, и входила во вкус, как это — быть примадонной.
Это было чудесно.
— О, какая радость, — тихо прошептала Миса, неверными шагами подошла к рампе и протянула руки к публике.
Хомса в комнате освещения включил аппарат, создающий ветер.
— У них что, есть пылесос? — спросил ежонок.
— Тихо! — сказала ежиха.
Миса начала мрачно декламировать:
— О, как сердце взыграет в тот миг, как глава твоя треснет…
Она сделала порывистый шаг, наступила на подол платья и полетела через рампу вниз, в лодку ежа.
Зрители закричали ура и подняли Мису на сцену.
— Не принимайте близко к сердцу, барышня, — сказал один пожилой бобёр, — и немедля отрубите ей голову!
— Кому? — удивлённо спросила Миса.
— Сестре вашей внучки, разумеется, — поощрительно сказал бобёр.
— Они всё поняли не так, — прошептал Муми-папа Муми-маме. — Будь добра, поскорее выходи на сцену!
Муми-мама поспешно подобрала юбки и вынырнула на сцену с приветливым, чуть застенчивым выражением на лице.
— О пустыня, скорей спрячь лицо: дурное известье несу я! — радостно возвестила она. — Отбыл коварно твой сын, ваши души во лжи погрязают.
пропела Эмма, словно на обедне.
Муми-папа с беспокойством смотрел на Муми-маму.
— Введите льва, — подсказала она.
— Введите льва, — повторил папа. — Введите льва, — неуверенно сказал он ещё раз. И наконец громко крикнул: — Давайте льва!
За сценой раздался громкий топот. И наконец вышел лев.
Его составляли два бобра — один был в передних лапах, другой в задних. Публика радостно загоготала.
Лев помедлил, подошёл к рампе, раскланялся и отошёл на середину сцены.
Публика захлопала в ладоши и начала подаваться до дому.
— Это ещё не конец! — крикнул Муми-папа.
— Дорогой мой, — сказала Муми-мама, — они опять заявятся завтра. Эмма говорит, премьеры никогда не проходят хорошо, если на генеральной репетиции не бывает какой-нибудь маленькой неудачи.
— Верно, она это говорила, — успокоенный, сказал Муми-папа. — Во всяком случае, в нескольких местах они всё же смеялись! — радостно добавил он.
Миса отошла в сторонку, чтобы унять сердцебиение.
— Они аплодировали мне! — прошептала она про себя. — Ах, я так счастлива. Никогда, никогда ещё я не была так счастлива.
Глава одиннадцатая,
о том, как надувают надсмотрщиков
На следующее утро рассылались программы. Всякого рода птицы облетали залив и сбрасывали театральные афиши. Яркие афиши (нарисованные Хомсой и дочерью Мимлы), падая, кружили над лесом, над пляжем, над лугами, над водой, над крышами домов и садами.
Одна из афиш, порхая, опустилась возле кутузки прямо перед Хемулем, который сидел в полудрёме на солнышке, надвинув на глаза полицейскую фуражку.
Он сразу заподозрил, что в афише заключено тайное сообщение арестантам, и алчно подобрал её.
В данный момент у него было три арестанта — больше, чем когда-либо с тех пор, как он учился на надсмотрщика. Вот уже примерно два года ему не приходилось ни над кем надзирать, поэтому легко
