И вот все лисицы возвращаются украдкой одна за другой, прячась один позади другого. П за Т, В за М. Eia, vigila, Galle! [73]
Есть люди, которые считают себя чрезвычайно передовыми, а находятся еще в 1688-м. Между тем мы уже давно миновали 1789-й.
Новое поколение свершило революцию 1830 года, старое намеревается оплодотворить ее. Безумие, бессилие! Революции — двадцать пять лет, парламенту — шестьдесят, — что может родиться от такого сожительства?
Старцы, не запрещайте доступ к себе в Законодательное собрание; откройте лучше дверь и пропустите молодежь. Подумайте о том, что, закрывая ей вход в палату, вы оставляете ее на площади.
У вас есть прекрасная трибуна из мрамора с барельефами г-на Лемо, и вы хотите использовать ее лишь для себя; чудесно. В один прекрасный день новое поколение перевернет бочку вверх дном, и эта новая трибуна мгновенно окажется связанной с улицей, которая раздавила восьмисотлетнюю монархию. Подумайте об этом.
Заметьте, между прочим, что при всей почтенности вашего возраста все, что вы делаете с августа 1830 года, вы делаете поспешно, легкомысленно и безрассудно. Возможно, что молодежь не дала бы так разбушеваться пожару. В прежней монархии было много полезного, что вы поторопились сжечь, а оно могло бы служить хотя бы фашиной, чтобы завалить глубокий ров, отделяющий нас от будущего. Мы, молодые илоты в политике, неоднократно порицали вас из нашего угла, где вы оставили нас коснеть в бездействии, а ведь мы — те, кто мечтал о всеобщем и полном переустройстве. Но и разрушать и строить заново следовало не сразу, нужно было делать это терпеливо и внимательно, щадя интересы, которые прячутся под старыми социальными зданиями и так часто пускают молодые зеленые побеги. В час, когда все рушится, нужно создать временный приют для всех интересов.
Странное дело! Вы так стары, а зрелости у вас нет.
Вот слова Мирабо, над которыми сейчас пора подумать:
«Мы не дикари, прибывшие голыми с берегов Ориноко для того, чтобы создать общество. Мы старая нация и, вероятно, слишком старая для нашей эпохи. У нас — правительство, существовавшее раньше, король, существовавший раньше, предрассудки, существовавшие раньше; необходимо насколько возможно обратить все это на пользу революции и избежать внезапности перехода».
В современном государственном устройстве Европы каждое государство имеет раба, каждое королевство волочит цепи каторжника. Турция имеет Грецию, Россия — Польшу, Швеция — Норвегию, Пруссия — великое герцогство Познань, Австрия — Ломбардию, Сардиния — Пьемонт, Англия — Ирландию, Франция — Корсику, Голландия — Бельгию. Таким образом, рядом с каждым народом-властелином есть народ-раб, рядом с каждой нацией, находящейся в естественном состоянии, — нации вне естественного состояния. Здание построено плохо: наполовину — мрамор, наполовину — штукатурка.
Дух божий, подобно солнцу, дает сразу весь свой свет. Ум человека напоминает бледную луну, у которой есть свои видоизменения, прибывание и убывание, своя ясность и свои пятна, свое полнолуние и исчезновение, которая заимствует весь свет от солнечных лучей и тем не менее порой осмеливается пересекать их.
При всем богатстве идей, широком кругозоре, безукоризненной честности сен-симонисты все же ошибаются. Нельзя основывать религию на одной только морали. Нужна вера, нужен культ. Для того, чтобы внедрить культ и веру, нужны таинства. Для того, чтобы заставить поверить в таинства, нужны чудеса. Творите же чудеса. Будьте пророками, будьте богами сначала, если сможете; затем жрецами, если захотите.
Церковь утверждает, разум отрицает. Между
Все, что делается сейчас в области государственного устройства, — не что иное, как плавучий мост. Он служит для того, чтобы перейти с одного берега на другой. Но он не имеет упора в бегущей под ним реке идей, которая недавно смыла старый каменный мост Бурбонов.
Умы, подобные Наполеону, являются точкой пересечения всех человеческих способностей. Нужно много веков, чтобы повторился подобный же случай.
Прежде чем иметь республику, нужно добиться, если это возможно, появления общественных интересов.
Я по-прежнему восхищаюсь Ларошжакленом, Лекюром, Кателино, даже Шаретом; но я их больше не люблю. Я все еще восхищаюсь Мирабо и Наполеоном; но я уже не испытываю к ним ненависти.
Чувство благоговения, которое внушает мне Вандея, теперь для меня только восхищение доблестью. Я вандеец уже не сердцем, но только душою.
Дословная копия анонимного письма, полученного в эти дни г-ном Дюпеном
«Господин спаситель, вы, черт бы вас побрал, готовы притеснять нищих! Поменьше болтай, а не то полетишь у меня вверх тормашками. Я оправлялся и с большими умниками, чем ты! До свидания, будь здоров, пока я тебя не убил».
Плохая похвала сказать о человеке: его политические убеждения не изменились в течение сорока лет. Это значит сказать, что у него не было ни жизненного опыта, ни раздумий, ни сокровенных мыслей по поводу событий. Это значит хвалить воду за то, что она стоячая, дерево за то, что оно мертвое; это значит предпочитать устрицу орлу. Напротив, убеждения изменчивы; нет ничего абсолютного в политике, за исключением ее внутренней нравственности. А нравственность есть дело совести, а не убеждений. Таким образом, убеждения человека могут меняться и заслуживать уважения, лишь бы не менялась его совесть. Каким бы ни было движение — прогрессивным или ретроградным, оно всегда по сути своей жизненно, гуманно, социально. Если что постыдно, так это менять свои мнения ради собственной выгоды, — и тогда безразлично, что именно заставляет вас внезапно перейти от белого к трехцветному и vice versa [74] — деньги или карьера.
Наши дряхлые палаты рождают ныне множество маленьких законов, безногих калек, которые, едва родившись, трясут головой, словно старухи, и не имеют уже зубов, чтобы вонзить их в зло.
Равенство перед законом — это равенство перед богом, выраженное языком политики. Всякая хартия должна быть переводом с евангелия.
Виги, говорит О'Коннель, это тори без мест.
Всякая социальная доктрина, которая старается разрушить семью, плоха и, более того — неприменима. Общество может распасться (правда, позднее оно снова сольется воедино), семью разъединить нельзя; ибо семья составляется только по законам естества; что же до общества, то оно может
