Мистер Амадо сначала ничего не отвечает и только награждает меня взглядом, которым вы бы посмотрели на бездомного, стоящего около продуктового магазина и кричащего, что в хлебе завелись пришельцы. Если бы у его усов были пальцы, он погрозил бы мне одним из них.
— Софи, — замечает он, — мы, кажется, уже говорили об этом.
Краем глаза я замечаю, как Линдси украдкой бросает на меня косые взгляды, как будто ее предупреждали, что нельзя смотреть прямо на затмение лузера.
— Я знаю, — отвечаю я, — но...
— Мы не проводим расследование, — говорит он, — мы отмечаем начало учебного года. Завтра попробуй снова.
И, хлопнув рукой no столу, он удаляется, оставляя меня недоумевать, почему любопытство Нила было одобрено, а мое — раскритиковано в пух и прах. Обмякнув на стуле, всю оставшуюся часть урока я рисую кружочки в блокноте, а Линдси тем временем на одном дыхании выкладывает все пикантные подробности, которые она узнала о двух парнях, что околачивались рядом с Владом в столовой. Их зовут Девон и Эшли — смешно, учитывая их очевидное стремление походить на кирпичную стену.
— Они были не очень-то разговорчивы, но у нас все получилось, — сообщает она. — Представляешь, они работали в цирке, когда были маленькими!
— Строй. Ты хочешь сказать, что они работали немыми клоунами? — изумляюсь я, воображая себя участницей великого космического эксперимента: интересно, через какое время взорвется голова Софии, если поместить ее в густой раствор странностей и повторять ей: «Нет, то, во что ты вляпалась, — совершенно нормально».
— Ну, допустим, — соглашается Линдси, — это довольно странно. Но из этого получится отличная статья! Не то что про Эндрю Арчера, который не хочет говорить ни о чем, кроме грязных мотоциклов. — Она закрывает блокнот. — А что насчет Влада? Он ведь твой, да? Он, по крайней мере, кажется интересным. И любит порисоваться. Не могу поверить, что ему сошла с рук эта утренняя история с Морган.
И тоже, Линдси. Я тоже.
Глава третья
Вечером за ужином я присутствую на шоу, посвященном Владу. Влад потрясный. Влад крутой. У Влада черный «хаммер» с тонированными стеклами, и он обещал покатать на нем Кэролайн. Влад богатый. Родители Влада уехали по делам в Европу, и их дом предоставлен в его распоряжение. И, кстати, он рад, что они разрешили его друзьям пожить с ним в этом семестре, так что он не будет чувствовать себя одиноко. Кэролайн так возбуждена, что забрасывает в рот овощи без их тщательного предварительного осмотра.
— Представляешь! — восклицает она, поднимая вилку. — Он хочет знать про меня все, абсолютно все! Когда я родилась, где я родилась, что я планирую делать после средней школы, есть ли у меня родимые пятна... буквально все! Потрясающе, правда?
Не будь я столь незначительной персоной, я бы поблагодарила Кэролайн за то, что она сложила всю эту информацию — правда, искаженную ее одержимостью — к моим ногам. Вместо этого я пытаюсь перевести разговор в другое русло. Но когда Кэролайн принимается разыгрывать в лицах прощальную сцену возле ее шкафчика, я не выдерживаю.
— Он странный, — говорю я. — Как насчет всех этих поклонов?
Кэролайн краснеет.
— Он из Европы, — защищается она.
— Нет, ты сказала, что его родители работают в Европе.
— Это одно и то же.
— Короче, это полнейшая чушь. Все это — полнейшая...
— Ты встретилась с кем-нибудь из новых учеников? — прерывает нас Марси, привыкшая прекращать детские ссоры в самом зародыше.
— С Виолеттой. Похоже, она сумасшедшая, — говорю я и тут вспоминаю, что мы обменялись адресами. — Она... э-э-э... возможно, придет.
Марси давно привыкла слышать вещи, которые говорятся единственно с целью ее шокировать. Поэтому ей часто непросто понять, когда я говорю серьезно. Ее губы подергиваются и наконец решают растянуться в снисходительную усмешку.
— Хорошо, — говорит она. — Только предупреди заранее. Я уберу все ножи.
Гордая своей шуткой, она продолжает улыбаться мне, и я улыбаюсь ей в ответ. Она поймет, о чем я, когда увидит Виолетту, выглядящую так, словно она только что вылезла из чемодана своей прабабушки. К счастью, папа, завладев разговором, до конца ужина рассуждает о банковских делах. Потом я помогаю помыть посуду и поспешно ретируюсь к себе в комнату, пока Кэролайн не загнала меня в угол и не продолжила петь дифирамбы Владу.
Мы живем в отреставрированном доме викторианской эпохи — старом, со скрипящими половицами. Моя комната находится на верхнем этаже — раньше там был чердак, — и я ее обожаю, хотя потолок здесь косой и низкий, а в воздухе немного пахнет нафталином. Когда мне было двенадцать, я выкрасила стены в насыщенный темно-красный цвет. Марси как-то обмолвилась, что теперь комната похожа на бордель, но если и так, то это неработающий бордель: единственный мальчик, когда-либо бывавший в моей комнате, — это Джеймс. (Нам было девять, мы играли в докторов, и я пыталась вырезать ему аппендицит пластиковой вилкой. Он струсил в середине операции.) Больше всего в комнате мне нравятся два окошка, которые выступают наружу, образуя небольшие ниши. В одной я устроила сиденье из подушек, а в другую втиснула письменный стол. Когда я устаю делать уроки, мне нравится уютно устроиться на стуле, поджав ноги, и смотреть на дом напротив.
Однако этим вечером у меня нет времени на безделье. Информация, предоставленная Кэролайн за ужином, позволяет мне сделать хоть что-то к следующему занятию. Я записываю, что мне удалось узнать.
И тут я захожу в тупик. Я бессильно отбрасываю карандаш и начинаю глазеть в окно. Сначала я вижу только отражение моей комнаты: свет позади меня, диван и затемненную версию моего разочарованного лица. Но потом за всем этим я замечаю маленький ореол света в окне напротив.
У меня дежа-вю — мгновенное и леденящее чувство. Поскольку наши родители были скупыми и старомодными, вместо рации мы с Джеймсом использовали фонарики. У нас даже была своя азбука Морзе;
