домой» и начну подбрасывать в воздух чепчик, то мне придется его разочаровать.
— Прости, а ты ожидал увидеть парад? — спрашиваю я.
— По мнению некоторых, это самое меньшее, что ты могла бы сделать для парня, подарившего тебе твой первый поцелуй.
— Первый поцелуй? Я проснулась в нашем гамаке оттого, что ты пускал слюни на мою щеку! — возмущаюсь я и затем перехожу к делу. — Что ты здесь делаешь?
— Я здесь живу, — отвечает он и показывает рукой на дом, на случай, если я подумала, что он говорит о газоне. — Снова.
— И ты не мог сказать мне это, не опрокидывая меня на землю?
— Оглядываясь назад, я понимаю, что мой план, возможно, имел некоторые недостатки, — отвечает он, но, встретив с моей стороны только злость и недоверие, оставляет свой самоуверенный тон. — Я не собирался с тобой драться. Мне просто нужно было поймать тебя прежде, чем ты вернешься домой и расскажешь всем, что видела меня здесь. — Он окидывает меня долгим оценивающим взглядом. — Знаешь, ты не очень-то быстро бегаешь. Возможно, тебе стоит потренироваться.
— Потренироваться быть жертвой насилия? Попробую. Надо не забыть делать записи. — Сейчас дыхание, по крайней мере, вернулось к нормальной последовательности вдохов и выдохов, а мышцы перестали дрожать. — Что плохого случиться, если все узнают, что ты здесь? Они в любом случае обнаружат это завтра.
— А что будет завтра?
— Школа.
Джеймс издает короткий смешок:
— Поскольку я не собираюсь туда идти, думаю, мою тайну никто не раскроет.
Это меня удивляет. Джеймс всегда любил школу, в основном потому, что примерно в шестом классе он волшебным образом вдруг стал очень популярным. К тому времени, когда он уехал на лето перед началом средней школы, не оставалось ни одной спортивной команды или социальной сети, в которой не было бы его имени. Он даже встречался с Амандой, подругой Кэролайн. Это выражалось в том, что они ходили вместе на школьные танцы, и иногда ее папа возил их на машине в торговый центр. А я, в свою очередь, тогда переживала только из-за того, что когда кто-то указывал на меня друзьям в библиотеке, они отвечали: «А, та девушка», а не «О... эта девушка!».
— Твои поклонники будут разочарованы, — говорю я.
— Сомневаюсь, — отвечает он. — Многое изменилось. — Джеймс вытаскивает из кармана фонарик и начинает щелкать выключателем. Я узнаю источник мигающего света в верхнем окне. Он смотрит на меня с легкой улыбкой. — Оказывается, не так просто передавать сообщения фонариком, — говорит он, словно читая мои мысли. — Какой был сигнал для «приходи»? Два длинных и три коротких?
— Два длинных и один короткий.
— Отличная память, — замечает он. В голосе его явно слышится издевка, как будто то, что я помню наш давний код, значит больше, чем это значит на самом деле.
— Не зазнавайся, — предупреждаю я, но он продолжает усмехаться. Взволнованная, я пытаюсь снова перевести разговор на школу: — А что твои родители? Как они относятся к тому, что ты прогуливаешь?
Его улыбка мгновенно исчезает, и я понимаю, что сморозила ужасную глупость. Хотя моя память может хранить неограниченные объемы всякой чепухи из детства, важные факты там не задерживаются. Например, тот факт, что однажды, вернувшись домой в конце девятого класса, я застала Марси сидящей за кухонным столом с карандашом и открыткой. Она ничего не писала, просто смотрела в стену с сокрушенным выражением лица. Я спросила ее, в чем дело. Оказалось, она только что узнала о том, что несколько месяцев назад Хэллоуэлы погибли при пожаре.
— Я хотела написать ему письмо, — сказала она тогда. — Но потом я поняла, что понятия не имею, на какой адрес его посылать.
И вот теперь Джеймс с бесстрастным лицом выключает фонарик.
— Мои родители мертвы, — произносит он, шагает обратно к дому и садится на нижнюю ступеньку крыльца, свесив голову между колен, как будто ему стало плохо.
Я не знаю, что делают в таких ситуациях, поэтому просто стою посреди двора, и меня переполняют воспоминания о Хэллоуэлах. Вот его мама наклоняется и протягивает нам обоим красный фруктовый лед в жаркий день; вот барбекю и его папа в рыбацкой шляпе; вот отблеск свечей на лицах его родителей, когда они ставят перед ним торт на день рождения, — я была вынуждена присутствовать на всех его днях рождения. Наконец я сажусь рядом с ним, обхватив колени руками, хотя мне совсем не холодно.
— Прости меня, — тихо говорю я.
— Ты не виновата, — немного помедлив, откликается он. — Я не должен был срываться.
Да, я не виновата, но я могла бы приложить больше усилий, чтобы связаться с ним. Когда он переехал, я время от времени проверяла его страничку на «Фейсбуке», рассматривала незнакомые лица на «стене» и пыталась представить, как он теперь живет. Как только мы узнали, что случилось, я снова попыталась найти его, намереваясь послать ему какое-нибудь сообщение, но он удалил свою страничку.
— Как это случилось? — спрашиваю я наконец. — То есть я знаю, что это был пожар, но... — Я обрываю себя, понимая, что последнее, чего ему сейчас хочется, это отвечать на кучу моих любопытных вопросов. — Ладно, забудь.
Некоторое время мы сидим в тишине, прислушиваясь к треску ночных насекомых. Он начинает рассеянно выдергивать травинки, проросшие сквозь доски ступенек.
— Меня там не было, — говорит он вдруг. — Я играл в видеоигры у моего друга.
— Это был несчастный случай?
— Да, так сказал начальник пожарной охраны. Неисправная проводка. Мне повезло, что меня не было дома. Или не повезло, — мрачно добавляет он.
Я не знаю, что на это отвечать. Мне хочется задать ему еще один вопрос, но я говорю себе, что сейчас не время. Он замечает это по моему лицу.
— Спрашивай.
— Как ты можешь здесь жить? Я имею в виду — один?
— В августе мне исполнилось восемнадцать. И мне выплатили много денег по страховке.
— Да, но дом? Это не создаст проблем с кредитной историей?
Он поводит вокруг себя рукой:
— Посмотри вокруг, Софи. Он был выставлен на продажу в течение шести месяцев — я мог сказать им, что хочу купить его потому, что мой старый дом полон трупов, и они все равно согласились бы и уточнили, когда я смогу поставить подпись.
Снова наступает неловкое молчание.
— Так ты не будешь ходить в школу? — спрашиваю я наконец.
— Нет.
— Почему?
— Какое это имеет значение?
— Что ты имеешь в виду?
Он собирается что-то ответить, но потом передумывает.
— Кому какое дело до всего этого? — говорит он уже более спокойно.
— Будущим знакомым, которым придется с тобой общаться, — не подумав, говорю я, и мне тут же становится мучительно стыдно за свою бесчувственность.
— Знаешь, ты все такая же, — говорит он, и я с облегчением вижу, что он улыбается.
— Вредная и плохо бегаю?
— Нет.
— Тогда какая?
— Честная, — отвечает он, смотря на меня неопределенным взглядом, и потом указывает на мой нос. — И у тебя по-прежнему три веснушки вот здесь.
Застигнутая врасплох, я машинально подношу руку к носу. И мне вдруг отчаянно хочется заполнить тишину чем-то, кроме моего сумасшедшего сердцебиения.
