Кэролайн, которую до сих пор переполняет эйфория от того, что она подцепила этого загадочного нового парня. Единственное, до чего я дошла своим умом, — это то, что я хотела бы его ударить. Больно. И не только потому, что он отказался дать мне интервью. Я видела его с Кэролайн. Когда она смотрит на него, он спокоен и любезен, но стоит ей отвернуться, как его лицо в ту же секунду становится холодным и удивительно... непоколебимым.
Не в силах противостоять искушению посмотреть на нецензурированную версию Влада, я украдкой выглядываю из-за двери. Они стоят у дальней стены. Марисабель прислонилась к шкафчику, подняв колено, а Влад нависает над ней. Девон и Эшли, как всегда, хранящие молчание, околачиваются поблизости.
— Но прошла уже неделя, — говорит Марисабель, — а ты так и не сдвинулся с мертвой точки. Единственное, что я пока вижу,— это то, как ты вьешься около той блондинки.
— Прошло три дня, если хочешь знать. И ты могла бы помочь мне, вместо того чтобы слоняться без дела с этой сворой гарпий.
— Они не гарпии. Напротив, они очень милы, — Влад пренебрежительно фыркает, и Марисабель решает сменить тактику. Протягивая руку, она легко касается его лица. — Почему мы не уедем? Только ты и я, как прежде.
Резко оттолкнув ее руку, он ударяет кулаками по шкафчику, так что ее голова оказывается между его рук.
— Я устал жить так, словно нас не существует, — со злостью говорит он, и его слова звонко разносятся по коридору. — Если ты хочешь бродяжничать и скрываться — хорошо. Я остаюсь здесь.
Марисабель не отвечает и только, стиснув руки, смотрит на потертый синий ковер. Я бросаю взгляд на Девона и Эшли, чтобы проверить, пугает ли их это так же, как меня, но они просто стоят, тупо уставившись в пространство.
— Я жду твоего ответа, — произносит Влад, выпрямляясь, но не отпуская Марисабель. Я слышу, как тикают часы, висящие над дверью.
— Я не хочу никуда уезжать без тебя, — шепчет она наконец.
— Прекрасно. Теперь, я думаю, мы можем идти, — говорит Влад, поворачиваясь так стремительно, что я еле успеваю сунуть голову обратно за дверь. Задержав дыхание, я жду, пока они пройдут мимо. Когда их голоса достигают главного вестибюля, я вылезаю из своего укрытия с новым планом наготове. Сначала мне нужно будет убедить Кэролайн в том, что она должна бросить Влада, а потом, что бы там ни говорил мистер Амадо, я докопаюсь до того, чем занимаются здесь эти люди. Потому что одно я знаю точно: он и Марисабель — вовсе не обычные сводные брат с сестрой, и здесь они не просто потому, что его родители «уехали в Европу».
Как по команде, дверь класса ораторского искусства со стуком распахивается, и ученики начинают расходиться. Когда появляется Невилл, я выскакиваю перед ним и торопливо проговариваю стандартную форму: интервью, новые ученики, дурацкие вопросы для поддержания беседы, пожалуйста, помоги мне. О том, какой бесстрастный допрос я устрою, когда мы покончим с любимыми фильмами, я пока решаю умолчать.
— Конечно, — отвечает он и, слегка приобняв меня за талию, проводит в соседний класс — класс здоровья, судя по рисунку мутантных яичников на доске. Мы садимся, и он выжидающе смотрит на меня. Чтобы не пугать его раньше времени, я начинаю с вопросов, которые кажутся мне скучными. Но когда я спрашиваю, нравится ли ему здесь, в Томасе Джеффе, его лицо расцветает: — О да! Здесь такие свободные порядки, — восклицает он. — Вчера я подрался с одним парнем, который обвинил меня в том, что я пялюсь на его девушку. Я и правда пялился, но не потому, почему он подумал. — Он указывает на мочку своего уха. — У нее дырка размером с пуговицу, прямо тут.
Трудно представить себе место, по сравнению с которым власть директора Морган показалась бы анархией.
— Где ты учился раньше?
Он медлит с ответом на секунду дольше, чем следует.
— То тут, то там.
— А где было тут и где было там?
— Ой, я не помню, — отвечает он и, наклонившись, заглядывает в мой блокнот. — Какие еще у тебя есть вопросы?
Я временно сдаю позиции, и мы начинаем болтать про хобби. Он не фанат спорта, но достаточно разбирается в боксе, чтобы суметь ударить кулаком в нос, если его зажмут в углу; ему всегда нравилось актерское мастерство, но у него давно не было возможности этим заняться; занятия по ораторскому искусству — прекрасная возможность вспомнить старые монологи. Поскольку все идет хорошо, я осторожно возвращаюсь к более деликатным вопросам:
— Так ты живешь с Владом, верно?
До этой минуты Невилл казался идеальным объектом для интервью: откликался на все мои вопросы и очень мило формулировал ответы в лаконичной форме. Но теперь я буквально вижу, как между нами вырастает стена. Вместо ответа он только сухо кивает.
— Вы давно знаете друг друга?
— Несколько лет.
— Как вы познакомились?
Он отводит взгляд, как сенатор, которому задали аналогичный вопрос про нового стажера:
— Обыкновенно.
— То есть?
— На уроке, — быстро отвечает он.
— На каком?
— На уроке музыки.
Надеюсь, что актер из него лучше, чем импровизатор.
— Как интересно, — говорю я. — Мне не терпится услышать эту историю от Влада. Ой, можно было бы сфотографировать вас обоих с вашими инструментами! — восклицаю я, зная, что только сумасшедший согласится на то, чтобы это опубликовали в школьной газете.
— Ой, нет, я не хочу! — паникует он. — Не пиши это.
Я прячу улыбку за блокнотом:
— Что, прости?
— Нет, я думал про... другого друга. Джорджа. Да, Джорджа.
— А с Владом-то ты как познакомился?
Он откидывается на спинку стула, нервно посматривая в сторону двери. Сдержанно кашлянув, он закатывает рукав, открывая маленькую, странно переливающуюся татуировку на внутренней стороне предплечья. После того как он ввязался в драку из-за того, что глазел на туннель в ухе какой-то девчонки, я не ожидала увидеть у него на коже что-то подобное. Это восьмиконечная звезда, светлая в центре и переходящая в переливчатый темно-синий на концах лучей. В центре она образует завиток — нет, стоп, не завиток, а орнаментированную букву «Д».
— Интересная татуировка, — замечаю я. — Зачем здесь «Д»?
Следуя за моим взглядом, Невилл смотрит на татуировку с таким видом, как будто у него на руке сидит скорпион.
— Вывшая подружка?
Он фыркает:
— Еще чего. Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом. Я могу рассказать, как когда-то играл Оберона из «Сна в летнюю ночь».
— Что означает эта звезда? — спрашиваю я, отказываясь сдаваться, но потом решаю смягчить вопрос. — Прости, просто я обожаю татуировки. Я думаю и себе сделать, но я очень хочу, чтобы она, ну, знаешь, имела какой-то смысл.
— Она ничего не означает, — как-то непривычно резко отвечает он. — Я бы избавился от нее, если б мог, но эта проклятая штука не стирается. Они позаботились об этом.
Его тон приводит меня в замешательство.
— Ты имеешь в виду тату-мастера? — невинно переспрашиваю я. — Тогда ясно.
