Посвящения и посвященные в Тибете

избавление угнетенным людям, истинно сострадательный человек должен стать убийцей, даже если этот поступок обречет его на худшие муки в одном из чистилищ на миллионы лет. «Сострадание и служение – в первую очередь» – гласит девиз посвященного на этом этапе его духовного пути.

С другой стороны, как поступок, который расценивается как благой, может определить несчастливое перерождение? Это кажется странным и нелогичным. Ламаисты могут привести по этому поводу множество объяснений. Карающее правосудие, известное в наших странах, здесь неприменимо. Скорее «убийцу из сострадания» можно сравнить с врачом, который заражается инфекционной болезнью из-за своей жертвенности ради пациента. Человеку, совершившему самое страшное деяние – отнятие жизни, – угрожает, так сказать, инфекция более тонкой природы. Совершая этот поступок, он порождает в себе определенные оккультные свойства, способные обусловить его новое, несчастливое перерождение. Однако в отличие от обычных преступников, среди которых ему, возможно, придется жить в новой жизни, «убийца из сострадания» все так же будет вдохновляться благородными мотивами и всегда, даже в чистилище, будет способен к преданности и альтруизму, подобно тому, как врач, прививший себе проказу или рак, будет оставаться интеллигентным человеком, часто способным продолжать свои научные изыскания. В конце концов, это сравнение с врачом приблизительно и натянуто, впрочем, как и любые другие сравнения. Мы должны помнить, что с точки зрения посвященных незаконные действия, подобно заразной болезни, источают яд. Однако мистики также утверждают, что существуют психические и другие «антисептики», которые позволяют защититься от заражения.

Подобную мысль я нашла у адептов японской буддийской школы ничирен. Один из них, принадлежащий к религиозному ордену, сказал мне: «Недостаточно только воздерживаться от совершения зла; зло должно быть побеждено, а зловредные существа – уничтожены». Уместно отметить, что с буддийской точки зрения убитое зловредное существо не осуждается на вечный ад. Возможно, ему выпадет «случай», благотворный стимул, который и подтолкнет его на лучший путь. Во всяком случае, ламаисты питают такую надежду и охотно рассуждают о множестве удивительных следствий этого особого рода милосердия. Оно не только спасает невинные жертвы, говорят они, но и, останавливая преступника, не позволяет ему еще глубже увязнуть в трясине преступлений. Возможно, в его сознании в момент смерти возникнет спасительное раскаяние, желание искупить вину, что приведет его к перерождению с более благородными склонностями. Даже если его порочный разум и не способен на такое усилие, он может возродиться в обличье всесострадательного убийцы для дальнейшего духовного развития.

Как здорово!.. Пожалуй, даже чересчур. Такой уклон опасен. Я представляю, как какие-нибудь жестокие инквизиторы, должно быть, на подобных суждениях обосновывали свое милосердное рвение в отношении тех еретиков, которых сжигали заживо. Такие суждения не признавались в первоначальном буддизме.

Как уже было сказано, человек, нарушающий общепринятый моральный закон, должен быть совершенно незаинтересованным в этом лично и не должен пытаться извлечь личную выгоду из такого нарушения.

И тем не менее, теоретически считается, что вступившие на «Мистический Путь», достигнув духовных высот, освобождаются и от этого последнего ограничения. Линия их поведения предоставляется исключительно на усмотрение их мудрости. От них ожидается только абсолютная беспристрастность, которая заставляет их смотреть на свои потребности столь же отстраненно, как и на потребности других людей.

Им вовсе не запрещено наслаждаться личными благами, ибо в случае некоторых высоких личностей их благо может служить и общим интересам.

Для западных читателей можно привести в качестве примера случай с каким-нибудь ученым, который, если ему создать благоприятные условия, может принести всему миру благо своими открытиями и изобретениями, чего, вероятно, он не смог бы добиться, если бы жил в бедности.

Эта часть «Пути» становится все более скользкой, и учителя не забывают предостерегать своих учеников налджорпа об опасности, подстерегающей тех, кто еще не преодолел в себе желания, порождаемые привязанностью к «я». Обычно утверждается, что если ученик не преуспел в достижении просветления и бесстрастного состояния разума, то при вступлении на этот путь он становится демоном.

Подводя итоги, можно сказать следующее. Существует единый закон, доминирующий над многими, иногда парадоксальными, формами, которые, с точки зрения посвященного, может принимать Добро. Посвященный должен бороться со страданиями, никогда не быть их причиной; он должен сделать так, чтобы те, кому он причинил боль, получили пользу от этой самой боли, которую он вынужден был им причинить; чтобы в итоге в выигрыше оказались многие. Это трудная задача: обычная доброта или любовь к справедливости, основанные на неверных представлениях, не способны решить ее. Тибетские посвященные убеждены в этом и утверждают, что проницательность, развиваемая благодаря длительной духовной тренировке, необходима человеку, который хотел бы достичь совершенства бодхисаттвы, любая мысль или действие которого не содержат ничего вредного для других существ.

И тем не менее, мораль в каком бы то ни было аспекте, даже когда она понимается как мудрость, принадлежит к тому низшему уровню «Мистического Пути», на котором деятельность по-прежнему рассматривается как выполнение определенных физических или ментальных действий.

Формально этот этап называется «чой-кьи той– па»[123], то есть «религиозная или благая деятельность».

В соответствии с тем, насколько ученик преуспевает в интроспекции, он все более ясно понимает, насколько тщетны усилия уклониться от естественного сцепления причин и следствий, основываясь на близоруком восприятии и столь же близоруких чувствах.

Следующий этап называется «той-тал»[124] , то есть «отказ от деятельности». Мистик понимает, что в действительности важно не действовать, а быть.

Следующее сравнение позволит лучше, чем любого рода объяснение, понять то, что имеют в виду учителя мистицизма.

«Солнце, – сказал мне один из них, – не работает. Оно не думает: «Озарю-ка я своими лучами вон того человека, чтобы согреть его; пошлю-ка их вон на то поле, чтобы вырос ячмень; и вон на ту страну, чтобы ее жители могли насладиться светом». Но поскольку оно – солнце, по природе своей дающее тепло и свет, оно освещает, согревает и дарует жизнь всему сущему».

Точно так же и чангчуб-семпа, сущность которого – проницательность, мудрость и доброта. Поскольку он состоит из этой чудесной субстанции, то лучи его благотворной энергии сияют на всех живых существ – от великих богов до самых грешных обитателей ада.

Тем не менее ученику, идущему по «Мистическому Пути», не следует жаждать столь высокой роли.

Несмотря на то что махаяна считает самыми благородными те религиозные устремления, которые выражены в обете стать могущественным чангчуб– семпой, способным действовать на благо всех живых существ, это желание одобряется только на низших этапах «Мистического Пути». В дальнейшем оно полностью отвергается, поскольку имеет оттенок привязанности к личной жизни с верой в «я».

В том случае, если ученик, достигший более высоких уровней посвящения, вообще дает этот обет, он формулирует его в безличной форме: «Да придет чангчуб-семпа или Будда ради блага всех существ!», а вовсе не «Да стану я чангчуб-семпой!».

Единственным важным условием достижения более высоких уровней посвящения является полное отрицание «я» в любом его аспекте. Как говорится: «Нирвана не для тех, кто хочет ее, ибо нирвана как раз и состоит в полном отсутствии желания».

На этом «Путь», конечно, не кончается. Однако предполагается, что теперь налджорпа достиг мистических вершин. Правила, практика и ритуалы – все это остается позади. Сохраняется только медитация, которую учителя сравнивают со свободным парением над вершинами в восхитительно чистом и свежем воздухе.

На этих безграничных духовных просторах, бледным отражением которых выглядят очаровательные безлюдные просторы Тибета, теряются всякие следы. Мы должны отказаться от следования по стопам полностью освобожденного мистика, который узрел абсолютную свободу нирваны. «Как след птицы в воздухе, трудно проследить его путь»[125].

И если один из них обратится к нам, согласившись открыть тайну своих созерцаний, его скоро прервет