встречала. Удовлетворившись осмотром, она защебетала обо всем сразу: о своей внезапно переменившейся жизни, о возвращении Меары законным владельцам, о неожиданной смерти мастера Кироса и средствах необходимых для приюта, который, кажется, одновременно является и больницей…
Отец Гарое слушал ее с тем же выражением лица, с каким вышел из дома. Она не могла определить: утомился он ее болтовней, не доверяет ей, или наоборот внимает с радостью. Когда она заикнулась о книгах, которые читает в церковной библиотеке, он перебил ее.
— А ведь у меня есть одна книга, которая вам нужна! — и крикнул куда-то в проем двери. — Дарда, пойди сюда! — слугу Илкер так и не увидела, он стоял в коридоре. — Вы не возражаете, если ваш слуга принесет эту книгу из церкви? Я не могу здесь хранить все необходимое.
— Нет, не возражаю, — заверила Илкер.
— Дарда, — снова обратился Гарое к невидимому слуге, — проводи мастера Зазу в церковь, покажи нашу библиотеку. Вы, конечно, возьмите любые книги, которые вам приглянутся, — заметил священник уже Раддаю, — но прежде всего обратите внимание на книгу легенд. Там очень много интересного, и далеко не все описанное сказки. Только люди, во что не хотят верить и не могут доказать, относят к легендам.
Заза поклонился и вышел, не сказав ни слова. На какое-то время Гарое умолк, но, услышав хлопок двери, вновь обратился к Илкер.
Девушка открыла рот, чтобы продолжить болтовню, но священник ее прервал.
— Мне кажется, достаточно, — заявил он.
— Что достаточно? — опешила Илкер.
— Достаточно вы притворялись. И теперь, когда мы одни, вы можете быть самой собой. Мастера Зазу и горничную к вам приставили, чтобы следить за вами. Так?
— Что вы! — воскликнула Илкер. — Вовсе нет!
— Но когда их в вашем доме не было, вы вели себя иначе. Покойный мастер Кирос рассказывал о вас с восторгом.
Девушка покраснела.
— Мастер Кирос был слишком снисходителен ко мне, право. Я вовсе не притворялась, я…
— Ваше высочество, — мягко промолвил священник, — зачем вы приехали ко мне? Не для того, чтобы исповедаться и просить о помощи, тогда для чего?
— Отец Гарое, я услышала о ваших затруднениях, — залепетала Илкер. — И хотела помочь, тем более что у меня есть такая возможность сейчас. Простите, если отняла у вас время… — краска с ее лица так и не сошла.
— Хорошо, — священник поднялся и подошел к письменному столу. Девушка тоже торопливо встала. — Вот, — он подал ей два листка, — точные расчеты, сколько и на что мне нужно денег. Если вы или… господин Полад сочтете нужным покрыть часть расходов или все расходы, буду очень вам благодарен. Но от общения с вами я вынужден пока воздержаться. По крайней мере до тех пор, пока вы не посчитаете необходимым быть со мной искренней. Прошу меня простить, — он склонил голову и вышел из комнаты.
Илкер ничего не оставалось, как выйти за ним следом, неловко теребя поданные ей листки.
23 сабтамбира, Беероф
— Шереш, — Бернт обессилено прислонился к стене и бросил лопату. С него лил пот, он вытер лоб, не переживая о том, что испачкается. — Почти неделю возимся, а даже трости не прокопали. Чудовищная стена.
— Я предупреждал, что будет тяжело, — Щутела размеренно долбил кладку.
В полумраке подвала виднелась лишь тень, будто припадающая к стене. Казалось, солдат вообще не уставал.
— Предупреждал, конечно, — согласился Элдад. — Если честно, дай мне меч, поставь передо мной очередь длиной в два лавга, и я бы убил всех одного за другим, гораздо быстрее, чем мы долбим этот камень.
— Это точно, — вновь поддакнул Щутела, не отрываясь от работы. — Меч вам сподручнее, чем лопата. Да и мне меч больше с руки.
— Нравишься ты мне, Щутела, — усмехнулся Бернт и нагнулся за лопатой, чтобы собрать куски камней в мешок, из которого только утром выгрузили камни Зары и сложили у стены. Скривился от боли, когда черенок коснулся ладони. — А вот кровавые мозоли не нравятся, — он нахмурился.
— Так вы бы перчатки надели, — предложил Щутела.
— Когда не умеешь копать, — опечалился Элдад, — неважно надеты перчатки или нет.
В памяти вспыхнула картинка: женщина в ночной сорочке с окровавленными плечами бьется на плахе. Он схватился за лопату с такой силой, словно она была спасением, и остервенело кидал камни, не обращая внимания на боль. Только когда мешок наполнился, он остановился и на этот раз повис на черенке, давая отдых спине.
— Щутела, — вновь заговорил он. — Я вот тут считаю. У нас семнадцать дней. Копать надо девятнадцать тростей. Так выходит трость за день надо копать, а не за пять дней, как мы. Иначе никак мы не успеем.
Какое-то время в подвале раздавался только мерный стук лома о камни. Потом Щутела тоже прервал работу, глотнул вина из стоящего рядом кувшина, утер губы тыльной стороной ладони. Внимательно посмотрел на Элдада.
— Как вы думаете, господин хороший, я считать умею?
Бернт не удержался и хмыкнул. Помолчал, не зная, что ответить.
— Полагаю, да, — начал он неуверенно. — Вы ведь все-таки…
— Ваша правда, умею, — подтвердил Щутела. — Только когда мы под стены замков камни Зары закладывали, нам считать запрещали. Иногда специально выбирали тех, кто считать не умеет. Потому что на войне ты должен знать: эту стену надо взорвать, иначе твой друг погибнет. Сотня погибнет. Две. Они не виноваты, что ты считать научился. Они надеются, что ты взорвешь стену и сохранишь им жизнь. Поэтому арифметику забываем, берем лом и долбим. Не обращая внимания на стрелы и арбалетные болты, на то, что на голову кипящее масло норовят вылить, на то, что камни Зары в тебя швыряют. Просто долбишь, пока не дойдешь до нужного места. И знаете что? Это с арифметикой кажется долго и даже невозможно. А когда без арифметики-то… Тогда, глядишь, за крепким камнем, где и рыхлый попался, а где и вовсе пустота. И дело быстрее пошло.
— Нравишься ты мне, Щутела, — рассмеялся Бернт, намеренно повторившись. — Дай лом, чтобы я арифметику забыл.
— А чего это дай? Вон второй рядом лежит, вместе долбить будем, — и солдат, не дожидаясь, когда Бернт присоединится, вновь принялся за работу.
…К полудню Элдад сделал перерыв. Поднялся наверх, тщательно умылся и переоделся. Он не мог обедать в грязной одежде — пытался, но не смог с собой справиться. Сначала спустился в подвал, чтобы отнести еду Щутеле, полил ему на руки из кувшина. Солдат из подвала почти не поднимался. В первый день он осмотрел дом, сообщил, что он крепкий, хотя осаду, конечно, не выдержит. Они и не собирались держать там осаду. К моменту, когда лорды регенты сгорят в огне, они уже должны быть за городом, чтобы начать мятеж среди сочувствующих.
Аристократы, сменяя друг друга, помогали десятнику, работая то кайлом, то лопатой, но больше всех трудился Щутела, делая перерыв лишь для еды и сна. Он же принимал камни Зары и доски, необходимые для подкопа, которые подвозили постепенно, чтобы не привлекать внимания. Элдаду приходилось раз в три дня увиливать от обязанностей гофмейстера. Сегодня утром он как обычно посетил дворец, а потом ушел, сославшись на плохое самочувствие. Теперь радовало то, что во дворце никто его всерьез не воспринимал и его отсутствия особенно не замечали.
Пока солдат ел, Бернт тоже перекусил. Вот тут-то он и порадовался, что имеет привычку переодеваться. Он услышал шум на улице и, выглянув в окно, убедился, что посетили его вовсе не заговорщики. Из кареты, сложившись чуть ли не пополам, вышел худой и длинный граф Даут. Огромный нос и впалые щеки, а также парик с черными волосами, который он очень любил, делали его похожим на ворона. Шереш его притащил в дом гофмейстера…
