махнула рукой. — Нет, господа, простите, я не хотела читать вам нотацию. — Она пошла было прочь, кусая губы и сожалея, что брат Гюрзэн отправлен в Каир, потом неожиданно для себя повернулась. — Позвольте сказать вам еще пару слов. Месье, вы сами себе хозяева и, безусловно, можете воспользоваться имеющимся у вас правом здесь что-то присвоить. Однако даже и не пытайтесь проделать это в моем присутствии, ибо я воспротивлюсь такому варварству, несмотря на благоволение к вам судьи Нумаира и содействие профессора Бондиле. — Ее фиалковые глаза ярко вспыхнули, затем потемнели. — Если я вас задела, извините меня. Как потомок очень древнего рода, я, возможно, более трепетно, чем вам хотелось бы, отношусь к старинным вещам.
— Я тоже принадлежу к древнему роду, — заметил Троубридж. — Мой дед любил повторять, что мы вторглись в Англию с Вильгельмом Завоевателем, хотя никаких доказательств тому нет. Кроме того, насколько я понимаю, это совсем не великий повод для гордости. Тем не менее, когда Стивен с Матильдой[6] устроили игру в догонялки, наш замок уже стоял. Думаю, мне бы не очень понравилось, если бы кто-то принялся что-либо отковыривать от нашего родового гнезда. — Он почтительно поклонился. — Улыбнитесь, мадам! Ваша улыбка просто очаровательна.
— Благодарю вас, мистер Троубридж, — сказала Мадлен, впервые задумавшись, правильным ли был ее выбор. Фердинанд Чарлз Монтроуз Алджернон Троубридж с его проницательным взглядом и свободной манерой держаться вдруг показался ей гораздо более привлекательным, чем Магнус Оберон Дедалус Херн, лорд Мейлльярд, с каким она время от времени позволяла себе путешествовать по царству ночных грез.
— Это мы должны быть вам благодарны, — возразил Троубридж, весело посверкивая глазами. — Мадам, вы пристыдили нас, и настолько, что наши руки не прикоснутся ни к одному древнему камешку. Я готов в том поручиться за каждого из нас четверых, но, разумеется, не отвечаю за действия профессора Бондиле.
— Да, конечно, — пробормотала Мадлен, несколько огорошенная таким поворотом событий. Краем глаза она вдруг увидела, что неподалеку отирается Сути. «Что, если этот малый знает английский?» — мелькнуло в ее мозгу.
Мастерз расхохотался, и громкое эхо зазвенело среди колонн.
— Весьма плодотворное завершение разговора. Теперь нам придется осторожничать даже на рынках, чтобы случайно не прикупить что-то крамольное и не сделать Троубриджа лгуном. — Глаза его обежали товарищей. — Тут становится жарко. Давайте отправимся туда, где прохладней. В любом случае нам пора восвояси. — Он поглядел на Мадлен и учтиво приподнял шляпу. — Я хочу пожелать вам успеха, мадам, хотя не питаю надежды, что другие любители сувениров согласятся с вами столь же легко. Ведь мы в сравнении с профессором Бондиле практически ничего не теряем. — С этими словами Мастерз повернулся и направился к лошадям, нисколько, казалось бы, не заботясь, следует за ним кто-нибудь или нет.
Троубридж, будучи замыкающим в маленькой колонне британцев, вежливо поклонился Мадлен.
— Не знаю, удастся ли вам повлиять на профессора Бондиле, но ради себя самой помните: враг он опасный. — Юноша заглянул ей в глаза. — Дайте мне знать, если ситуация обострится.
Глядя, как он ковыляет по вязкому песку, Мадлен ощутила прилив благодарности. Потом по спине ее пробежал холодок, странный в столь одуряющей духоте, плавящей, кажется, даже древние камни.
Письмо Ямута Омата, посланное из Сан-эль-Хагар в дельте реки Нил судье Карифу Нумаиру в Фивы.
«Да ниспошлет вам Аллах свою милость и да вознаградит вас здоровыми сыновьями, мудростью и прозорливостью, позволяющей понимать, что творится в сокровенных глубинах людских сердец.
Какое несчастье, что мне случилось уехать именно в то время, когда вам понадобилось обсудить со мной некоторые вас волнующие проблемы. Не могу выразить степень своего сожаления, скажу лишь: оно велико. Аллах ведает насколько, как прозревает и мою безмерную радость в связи с тем, что ко мне пожелал обратиться столь досточтимый и облеченный многими полномочиями человек. Этой чести я, конечно же, недостоин, однако счастье мое сравнимо лишь со счастьем отца, какому волей Аллаха судьба подарила прелестнейших сыновей-близнецов.
Нельзя и высказать, как я удивлен трениями, возникшими между вами и профессором Бондиле. Познакомив вас с ним, я полагал, что даю начало долгой добросердечной связи, но вы, утверждаете, будто, устраивая прием в вашу честь, этот именитый ученый глубоко оскорбил вас. Не пытаясь как-то загладить случившееся, я все же хочу высказать предположение, что он обидел вас ненароком и, скорее всего, даже не сознает, в какой мере преступил границы дозволенного, ведь в Европе появление женщины в мужском обществе не только не считается чем-то из ряда вон выходящим, но даже льстит всем собравшимся в той степени, в какой эта особа знатна. А мадам де Монталье принадлежит к очень знатному и старинному роду.
Я, как и вы, считаю абсолютно недопустимым обсуждать что-либо в присутствии женщин с неприкрытым лицом. Однако у европейцев много ошибочных и ужасных традиций, о чем мы с вами можем лишь сожалеть. Клянусь мечами моих предков, я сделаю все, чтобы объяснить профессору Бондиле, сколь тяжкое оскорбление он вам нанес, сам того не подозревая. А вас я прошу ради нашего общего блага позволить ему искупить свой проступок каким-либо приемлемым способом, чтобы дело, какое мы начали, не заглохло и принесло ожидаемые плоды. Вспомните, как несносны бывают в своем невежестве дети. Собственно, таково же и поведение профессора Бондиле: он ведь не ведает утешения, каким нас одаряет ислам и не знаком с неизбывной мудростью положений Корана.
Я же со своей стороны, находясь в городе, некогда известном нам как Танис, постараюсь разузнать, на каких условиях местные чиновники сотрудничают с европейцами, а затем буду рад сообщить все подробности вам. Этот город в чем-то подобен Фивам, европейцы кишат здесь, как саранча в поисках пищи. Не стоит думать, будто то, что они сожрут, окажется для них смертоносным, — такие мысли губительны и для нас. Лучше ободримся тем, что в нашей власти решать, чем им позволительно насыщаться.
Вы обладаете огромным опытом общения с иностранцами. Сам Аллах — хвала ему! — указует вам, как обращаться с ними, чтобы они никогда более не ощущали себя хозяевами нашей великой страны. Неверные принесли много бед последователям Пророка во времена наполеоновского нашествия, но теперь мы видим, что близится час отмщения, и мы ускорим его приход, используя то, что нам дают сами же европейцы. Мы сможем найти лучшее применение их золоту и оружию, чем они.
Эти люди легкоуправляемы и, можно даже сказать, простодушны, ибо их пращуры познали лишь часть истины, отвернувшись от мудрости Аллаха и открыв объятия Иисусу, предсказавшему приход Мухаммеда.
Ваша обеспокоенность деятельностью немецкого врача требует некоторого обсуждения. Я, признаться, не вижу тут повода для тревог. Раз он желает лечить наш народ, то пусть себе лечит. Если Аллах пожелает — да будут вечно звучать хвалебные слова в его честь! — этот неверный принесет только пользу нашим многострадальным соотечественникам, снедаемым мучительными недугами еще со времен фараонов. Я бы не стал без крайней необходимости в чем-либо его ограничивать — ведь можно предположить, что этот немец сейчас частично возвращает нам то, что другие неверные безжалостно у нас отобрали. Если вы с этим не согласны, решайте сами, как с ним поступить, покорно прошу лишь помнить о тех несчастных, что находятся на его попечении. Ведь мы не хотим, чтобы они лишились последней поддержки в своей немощи из-за пустяковой непроработки затронутого вами вопроса.
И наконец, последнее: я прошу вашего позволения поговорить с мадам де Монталье. Вам в этом случае вовсе не нужно будет испытывать неприятные ощущения, посылая за ней. Я лично явлюсь к ней с визитом, когда вернусь в Фивы, и дам ей ясно понять, почему она впредь не должна приближаться к вашей персоне с неприкрытым лицом. Возможно, не все тут пройдет гладко, ведь эта особа строптива и независима, что, как мне сказали, вовсе не характерно для большинства европейских женщин. Впрочем, у меня есть свои способы урезонить ее.
Могу ли я чем-то еще облегчить бремя ваших забот, досточтимый судья? Помните: я, как и всегда, готов сделать для вас все, что в моих силах, как верный слуга Аллаха — который превыше всего! — и сознающий свой долг сын Египта.
Да окружит вас Аллах своим вниманием и заботой, да пошлет он вам сто сыновей, и пусть каждая
