стоит Тамазрайши.
Поэт сорвал три цветка, один воткнул в свою шевелюру, а два оставил в руке и двинулся по садовой дорожке.
— Когда три года назад разразилась резня, я чуть не сошел с ума. Я думал, что люди уже не вернутся к своим мирным занятиям и будут жить, истребляя друг друга. Теперь же, когда этот кошмар затевается сызнова, когда кругом расцветают козни и ложь, я делаю все возможное, чтобы предотвратить надвигающуюся беду. Или, по крайней мере, пытаюсь.
Сен-Жермен промолчал. Потом безразлично спросил:
— И… много у вас союзников? Ну, не союзников, так людей, разделяющих ваши взгляды? — Он не сомневался, что таковых практически нет.
Джаминуйя заколебался. Цветы, выскользнув из его руки, упали в траву, но он не обратил на это внимания.
— Пожалуй, только Падмири. Она всегда привечала меня и… и тех, кто был со мной рядом. Не многие решились бы на такое, но Падмири не волновало мнение света. Она позволяла мне воспарять к вершинам блаженства и утешала в минуты утрат.
Сен-Жермен вновь промолчал. Ничего для него опасного за этими намеками не стояло. Кто-кто, но этот трогательный в своей праведной взвинченности стихотворец делить с Падмири ложе не мог и, значит, соперником ему не являлся. Он вслушивался в голоса парковых птиц и ждал, когда Джаминуйя продолжит рассказ.
— Я ведь из тех, что тяготеют не к женщинам, а к мужчинам, — счел нужным пояснить после паузы тот. — Раджа однажды вздумал меня оженить, но я не повиновался приказу. Падмири пошла просить за меня и вытребовала — а может быть, выторговала — мне жизнь и свободу. Так что счастьем беседовать сейчас с вами я обязан лишь ей.
Они подошли к развилке, и Джаминуйя кивком указал, куда надо свернуть. Тропинка пошла вдоль ручья, причудливо изгибаясь и прижимаясь к кустам. Звон комаров сделался нестерпимым, их хищная стайка кружила над ними, все укрупняясь, пока не достигла размеров маленького смерча. Джаминуйя усердно обмахивался чем-то похожим на веер, Сен-Жермен шел спокойно: алчные насекомые облетали его. Через какое-то время они выбрались на небольшую поляну.
— Если бы мне случилось влюбиться в женщину, это была бы Падмири, — заявил Джаминуйя.
Невдалеке что-то хрустнуло, и Сен-Жермен настороженно обернулся.
— В парке живет стадо оленей. Они иногда забредают сюда.
— Вы уверены, что это олень? — спросил Сен-Жермен, смущенный характером звука.
— Разумеется. — Джаминуйя насмешливо хохотнул, но почему-то ускорил шаг. — Какие вы все-таки, чужеземцы! Чуть припугни вас, и вы начинаете вздрагивать от безобидного треска сучка!
— Да уж, — пробормотал Сен-Жермен. — Этого у нас не отнимешь.
— Вы, чего доброго, вообразите, что на нас охотятся загги, — вновь рассмеялся поэт, но в его смехе слышались тревожные нотки. — Уже темнеет, — поразился он вдруг. — Давайте-ка поспешим.
— Давайте, — кивнул Сен-Жермен, хотя они и так уже не шли, а бежали. — Благодарю за предостережение, — сказал он через какое-то время. — Я ваш должник.
— Дело не в вас, а в Падмири, — отозвался, отдуваясь, поэт. — Я уже говорил вам об этом.
Он снова умолк и не проронил больше ни слова до тех пор, пока они через знакомую дверцу не вступили в зал для торжеств. Там Джаминуйя притиснул Сен-Жермена к стене.
— Будьте же осторожны, — зашептал он свирепо. — Сыщутся умники, что попытаются причинить ей зло через вас. Если такое случится, вы будете иметь дело со мной.
— Я это понял, — сказал Сен-Жермен самым серьезным тоном. — Еще раз благодарю вас за все.
Губы поэта вдруг растянулись в улыбке.
— Что бы вы там ни говорили о западных парках, — вскричал патетически он, — я утверждаю, что сада лучше, чем наш, в мире просто не существует!
— Тебе бы родиться садовником, а не поэтом! — благодушно съязвил вывернувшийся из толпы Судра Гюристар. — Я и сам ценю красоту нашего сада, но Джаминуйя просто молится на него!
— А я удивляюсь, почему ты не конюх, — парировал Джаминуйя. — Ты ведь заботишься только о лошадях! — Он поклонился и скорым шагом побежал через зал.
— Прекрасный человек, — с чувством произнес Гюристар. — И весьма одаренный.
— Я не знаком с его сочинениями, — вежливо сказал Сен-Жермен. — Ваша поэзия для меня — сплошная загадка. Тонкости, как правило, ускользают от моего восприятия, хотя формальные достижения подчас приводят в восторг.
Гюристар попытался ответить столь же любезно:
— Я передам Джаминуйе твою похвалу. Вижу, твои познания и вправду обширны, раз они позволяют тебе разбираться в столь сложных вещах.
— Ну, не в таких уж и сложных, — возразил Сен-Жермен. Полагая, что тема закрыта, он поклонился и направился к нише, где все еще лежал оставленный им инструмент.
— Минуточку, инородец. Нам нужно поговорить.
Удостоверившись, что к нему повернулись, Гюристар заложил руки за спину и, для внушительности привстав на носки, произнес:
— Ты недостаточно знаком с нашей жизнью, чтобы доподлинно разбираться, что в наших понятиях хорошо, а что — нет.
— Мне кажется, я это понимаю, — учтиво возразил Сен-Жермен. — Главное — не давать ввести себя в заблуждение.
Гюристар злобно ощерился, но тут же постарался придать себе доброжелательный вид.
— Сегодня к тебе подходил один мусульманин…
— Да. Его интересует алхимия, — с готовностью подсказал Сен-Жермен. Исподволь он изучал своего собеседника, и его выводы были не очень приятны. Перед ним стоял недалекий, самодовольный, завистливый и не привыкший сдерживать себя человек. — Он хотел, чтобы я с ним позанимался.
— Что ты ему ответил? — грубо спросил Гюристар и, осознав допущенную оплошность, попытался смягчить ее пояснением: — Видишь ли, мы беспокоимся о Падмири.
— Вот оно что. — Сен-Жермен осмотрел обшлага своих рукавов, отыскивая на них невидимые пылинки. — Я пока не решил, что ответить этому юноше. И не решу, пока не пойму, что им движет.
Только страх поставить под угрозу весь свой грандиозный замысел удержал Гюристара от взрыва. Он не осмелился даже выбраниться и ограничился лишь тем, что прошипел:
— Берегись, инородец. Берегись, ибо чаша терпения моего уже переполнилась. Придет час, и ты ответишь за каждое из твоих нечестивых деяний.
— Но в алхимии нет нечестивости, — с самым невинным видом возразил Сен-Жермен. — Иначе раджа никогда бы не поселил меня в доме своей сестры.
Гюристар задохнулся от гнева. Ловко, однако, подвешен язык у этого наглеца. Ничего-ничего, в скором будущем все переменится, но смерть инородца назвать скорой будет нельзя. Он скрипнул зубами.
— Говори-говори, Сен-Жермен. Не забывай лишь, что своей участи не избегнет никто.
— Я постараюсь это запомнить, — устало кивнул Сен-Жермен и, отвернувшись от начальника стражи, направился к облюбованной нише.
Но причудливый инструмент, видимо, тоже устал. Звуки, из него извлекаемые, походили на дребезжание. Сен-Жермен исследовал гриф, подкрутил колки, но ничего лучшего не добился. Он вздохнул, оттолкнул от себя капризную лютню и, удрученный необходимостью присоединиться к пирующим, побрел на поиски Джаминуйи. Возле колонн, поддерживавших потолочные своды, дорогу ему заступил делийский посол.
На лице дипломата цвела благожелательная улыбка.
— Почтенный, — сказал он, кланяясь, — если не ошибаюсь, вы не выказали желания поощрить тягу моего юного друга к одной из древнейших в этом мире наук.
— Это так, — сказал Сен-Жермен.
