Она вновь кивнула.
— Но в будущем году я сюда не приеду.
Он не удивился.
— Я тоже.
Она встрепенулась.
— Где же вы будете?
— Пока не знаю. Мадлен хочет в Париж, да и я там давно уже не был. — Франциск глухо кашлянул и кивнул Джиму Саттону, стоявшему возле «порше».
— Как давно?
Он помолчал.
— Около полувека.
Она вздрогнула и отвернулась.
— До встречи, Франциск. Если это ваше настоящее имя.
— Оно не хуже любого другого. — Они подошли к машине. — Куда положить чемоданы?
— Я положу, — сказал Джим Саттон. — Вы позаботитесь, чтобы ее развалюху вернули прокатной компании?
— Конечно. — Франциск протянул женщине руку. — Вы многое значили для меня, Гарриет.
Та, помедлив, пожала сухую крепкую кисть и сказала — без ревности, но с легкой досадой:
— Однако Мадлен — единственная, не так ли?
Франциск пожал руку Джиму Саттону, и опять подошел к Гарриет.
— Верно, Мадлен единственная. — Он придержал для нее дверцу «порше». — Но… — Последовала короткая пауза. — В мире не существует и другой Гарриет.
Дверца захлопнулась, и провожающий повернулся к машине спиной. Джим Саттон и Гарриет Гудмен смотрели, как он уходит от них своей танцующей, легкой походкой, пропадая в игре света и тени, — этот невысокий, но удивительно сильный, удивительно ладно сложенный и затянутый во все черное человек.
Письмо графа де Сен-Жермена к Мадлен де Монталье
«Рю де Жанивер, 564,
Париж, Франция.
24 декабря 1981 года
Для передачи в отдел античности.
Экспедиция Марсдена, Ла-Пас, Боливия.
Мадлен, дорогая! Прекрасно, я хочу попытаться еще раз. Воистину что-то есть в нашей любви, если она все не гаснет. Нас разделяют океан, континент, а я все равно ощущаю твои шаги — в виде крохотных содроганий, передающихся мне по сокровенным жилам планеты. Ничто не умалит нашей взаимной тяги друг к другу — ни разочарования, ни печали, ни горечь разлук, ни, думаю, даже истинная погибель. Если наша попытка не даст результата, мы ведь ничего не утратим. Каков бы ни был итог, ты есть — и это все, что мне нужно, остальное — роскошь, могущая служить лишь дополнительной оправой к сокровищу, с каким не сравнится ничто.
МОЯ ЛЮБИМЕЙШАЯ ЗАГАДКА
Граф Сен-Жермен как историческое лицо
Эссе
«Не удивительно, что англичанам не по зубам граф Сен-Жермен, — писал английский премьер- министр в тысяча семьсот сорок девятом году, — ибо в Англии нет секретной полиции. Удивительно, что французы ничего не могут разнюхать, хотя их секретная полиция лучшая в мире».
В таком затруднении пребывал не только этот государственный деятель, но и многие его современники. Хорошо образованный, много путешествующий, обладающий острым умом иностранец сумел вызвать замешательство в светских кругах большинства европейских столиц. Но он отнюдь не блеснул и исчез, как падающая звезда, а, напротив, не сходил с горизонта в течение сорока лет, окруженный все тем же неистончаемым флером таинственности, что явно импонировало ему.
Барону фон Гляйхену в ответ на расспросы было, например, сказано следующее: «Вера парижан в мое долгожительство меня забавляет. Они полагают, что мне лет пятьсот, чего я — к их удовольствию — не отрицаю, хотя на деле мне больше, чем это можно предположить по моему внешнему виду». Барон по размышлении сообразил, что ничего выведать ему так и не удалось, и от души посочувствовал бедным французам.
Заглянем в воспоминания двух парижанок. Вот что говорит о Сен-Жермене мадам де Юссе: «Графу, кажется, было лет сорок. Хорошо сложенный, с выпуклой грудью, он не выглядел ни плотным, ни тощим; тонкие неправильные черты его лица производили благоприятное впечатление. Его гардероб состоял в основном из одежд черно-белых тонов, достаточно скромных, хотя на одном из придворных празднеств всех поразили подвязки и пряжки графа, щедро усыпанные бриллиантами. Никто не знает, откуда взялось такое богатство. Король [Людовик XV] не терпел насмешливой или снисходительной болтовни о графе и часто беседовал с ним с глазу на глаз». Мадам де Жанли дополняет картину: «Он [Сен-Жермен] был немного ниже среднего роста, хорошо сложен, крепок, очень подвижен. Волосы темные, почти черные; цвет кожи оливковый. Его ироничное, умное лицо говорило об одаренности, что подтверждали совершенно замечательные глаза: глубокие, черные, столь проницательные, что, казалось, ему ничего не стоит заглянуть в вашу душу. Он очень изящно изъяснялся на французском, с небольшим, правда, акцентом, и в такой же манере — на английском, итальянском, испанском, немецком и португальском. Считалось, что он еще знает греческий и латынь. Как превосходный музыкант, граф мог без репетиций аккомпанировать любой песне, демонстрируя мастерство, изумлявшее Филидора. Он часто развлекал нас своими экспромтами на клавесине, скрипке или гитаре».
Казанова встречался с графом по меньшей мере трижды, и тот ему совсем не понравился. На известие о его «смерти» он замечает, что «этот мошенник» на деле не кто иной, как скрипач Джованнини. А композитор Рамо отождествлял Сен-Жермена с неким искуснейшим музыкантом Балетти. Удивительно, но есть свидетельства, подтверждающие, что и Казанова, и Рамо были правы.
Но, кем бы ни являлся таинственный граф Сен-Жермен, псевдонимами он умел пользоваться просто отменно. Например, в Нидерландах, когда выяснилось, что его средствами поддерживается некая крупная фирма, занимавшаяся литьем и производившая землечерпалки, правительство потребовало, чтобы граф продал свой пай в деле кому-либо из подданных государства, ибо властям хотелось ослабить влияние иностранцев в имеющих военное значение отраслях. Сен-Жермен незамедлительно подчинился приказу, правительство благосклонно восприняло это, и никому тогда и в голову не пришло, что долю выкупил все тот же граф, скрывшийся под фамилией, более благозвучной для чиновных ушей. Граф сам признавал, что имеет более двадцати псевдонимов, а сколько их было в действительности, можно только гадать.
Он был алхимиком, мистиком, композитором, покровителем разного рода искусств. Он любил утонченные развлечения, жил на широкую ногу, много ездил, его охотно принимали августейшие особы Европы. Ему приписывают около полудюжины литературных произведений, Хотя подлинность авторства установлена лишь для единственного стихотворения, опубликованного в сборнике «Podmes Philosophiques sur l'homme». Три или четыре года он наставлял Антона Месмера. Он состоял в дружеских отношениях со всеми известными аристократами, политиками, художниками, учеными и мистиками того времени. И сам
