Сент-Герман тоже не стал закрывать дверь: в помещении вообще было душно, а конец дня обещал стать особенно жарким. Он решил произвести осмотр тех немногих вещей, которыми обладал, — малой горстки в сравнении с тем, что поглотила морская пучина.
«Утраты, конечно, значительны, но, если припомнить, тебе приходилось переживать кое-что и похуже, — подбодрил он себя. — В Египте ты был презренным рабом, все видели в тебе демона, и все же в конце концов стали почитать, как самого Имхотепа. Пятьсот лет назад ты ночь пролежал нагим на снегу среди многих замученных гуннами пленных, но поутру, обманув бдительность стражей, сбежал. Ты сбежал от своих поработителей и в Тунисе, чтобы, вернувшись, их наголову разгромить. И твоя вилла в Риме пока что целехонька, хотя время — увы! — от очень многого не оставило камня на камне».
Внезапно со стороны общего зала послышался шум, и на плац выскочил пошатывающийся человек, размахивавший окровавленными руками.
— Полчища! Дьяволы! — истошно вскрикнул несчастный и грянулся оземь, продолжая кричать.
Сент-Герман, выбежавший из башни, незамедлительно бросился к одержимому, свернувшемуся теперь в плотный дрожащий и завывающий ком.
— Хлодвик, — вымолвил он, наклонившись.
Внутри общего зала кто-то пронзительно закричал, но крик поглотили громкие жалобы и рыдания.
Хлодвик медленно поднял глаза, потом, заскулив, обмочился, весь трепеща от ужаса и стыда.
— Конец мира! — вещал, перекрывая гомон, брат Эрхбог голосом, вызывающим дрожь. — Смотрите, к нам летят чудища! Смотрите! Ад разверзается! Там! Там!
Жуткий вой был ответом на эти слова, и на плац выполз еще один бесноватый. Он завизжал, выдирая булыжники из мостовой, потом стал швырять их в кого-то незримого.
Сент-Герман выпрямился и пошел к дверям общего зала, уже понимая, что там найдет. Самые худшие из его опасений оправдывались: твердая рожь, о которой сказала ему Геновефа, несла в себе безумие и возможную смерть.
Многие из людей, собравшихся в зале, валялись в корчах, как Хлодвик; их лица перекосились от судорог и гримас. Брат Эрхбог приник к алтарю, словно придавленный чем-то тяжелым. Глаза монаха закатились под лоб, на губах пузырилась пена. Осберн сидел возле стены, упорно пытаясь прошибить ее лбом, возле него лежала совершенно обмякшая Дага. Воланд-шорник нашел прибежище в дальнем углу помещения, спрятал между коленями голову и беспрерывно стонал. Готтхарт кружился над ним, уворачиваясь от незримых ударов, Пентакоста прижалась к трясущемуся Беренгару и похотливо хихикала, пытаясь раздеть его донага. Дуарт сосредоточенно пинал ногами невидимых тварей, не обращая внимания на дикий гвалт, сотрясавший, казалось, все здание, сложенное из тяжелого, грубого камня.
— Чудовища! — стенали пораженные ужасом глотки.
— Проклятие! — отвечал им воплем брат Эрхбог. — Проклятие поразило всех нас!
Сент-Герман повернулся к плацу и жестом остановил троих спустившихся со стены караульных.
— Не приближайтесь, — крикнул он.
Те в замешательстве замерли.
— Что там?
— Безумие, — пояснил Сент-Герман. — Все им поражены, и вас оно может коснуться, а потому не пытайтесь туда заглянуть. — Он опасался, что увиденное до такой степени потрясет исполнительных малых, что сделает их совершенно бесполезными в столь критической для всей крепости ситуации.
— Но… — заикнулся один из солдат.
— Ульфрид! Добеги до деревни, — приказал ему Сент-Герман тоном, не терпящим возражений. — Там герефа и капитан Амальрик. Скажи им, чтобы они срочно вернулись в крепость. И запрети крестьянам прикасаться к какой-либо пище. Вредные испарения заразили еду.
Караульные в страхе перекрестились, потом Ульфрид спросил:
— Что там за звуки?
— Стенания ваших товарищей, — резко откликнулся Сент-Герман. — Они нуждаются в помощи. Приведите сюда герефу и капитана!
Фэксон вдруг заупрямился.
— Но… они так кричат. Думаю, нам все же надо пойти к ним.
— Нет! — возразил Сент-Герман. — Вам надо позвать герефу. И отвести в деревню детей. И не пускать рабов к плацу.
— Но… — заикнулся вновь Ульфрид.
— Прекрати препираться! — Сент-Герман сузил глаза. — Лучше поторопись! Иначе безумие распространится!
Он отвернулся и вошел в общий зал, но солдаты не двинулись с места.
Наконец, когда молчание сделалось совсем тягостным, Ульфрид вскинул копье на плечо.
— Фэксон, — приказал он, — займись немедля детьми. А ты, Северик, отправляйся в деревню. Пусть он чужак, но, похоже, знает, что говорит. Сам я останусь здесь — для охраны.
Оказавшись в зале, Сент-Герман первым делом двинулся к корзине с хлебцами и, лишь накрыв ее полотенцем, позволил себе оглядеться вокруг. Безумных следовало как-то вывести из состояния буйного помешательства, и он решил начать с Сигарды, не без основания полагая, что та как только мало-мальски придет в себя, тут же примется ему помогать.
— Нет, нет, — завидев, что к ней приближаются, зашептала она и присела на корточки — совсем как ребенок, пытающийся укрыться от того, что его пугает.
Со всем, что бы ни возникало в ее воспаленном мозгу, необходимо было считаться, ибо галлюцинации для подобного рода несчастных обладали большей достоверностью, чем реальность, и Сент-Герман за столетия лекарской практики сумел это понять. Он подошел к Сигарде и решительно, не колеблясь, взял ее за плечо.
— Чувствуешь, Сигарда как я касаюсь тебя? — Он дважды сжал пальцы. — Я не видение и не призрак, пойми.
Тело пожилой женщины охватила крупная дрожь, столь сильная, что не дала ей перекреститься, и это только усилило ее страхи. Со стоном отчаяния она отшатнулась и забормотала:
— Никогда, никогда, никогда…
«Иметь бы мне время и в придачу к тому Ротигера», — подумал с тоской Сент-Герман. Ему сейчас очень недоставало неколебимой надежности давнего сотоварища и партнера, но тот находился в Риме, а медлить было нельзя. Он постарался сосредоточиться и предпринял вторую попытку завладеть вниманием Сигарды, вновь положив руку ей на плечо. На этот раз глаза безумной, ярко сверкнув, остановились на нем, но через миг опять поползли к центру зала.
— Что там такое? — тихо спросил он. — Что ты там видишь?
— Чудовище, — ответила она едва слышно. — Оно озирается, разыскивая меня.
— Если чудовище разыскивает тебя, — отозвался уверенно Сент-Герман, — вспомни, что у тебя в руке зажата волшебная, освященная монахами булава, бьющая точно в цель и разящая наповал.
— Оно рыщет по залу, — прошептала Сигарда. — Оно нас проглотит.
— Нет, ведь ты сразишь его булавой, — успокаивал ее Сент-Герман с неослабевающей убежденностью. — Подними руку — и ощутишь ее тяжесть.
Очень медленно и с трудом Сигарда подняла руку. Пальцы ее напряглись, ощупывая незримую рукоять.
— Да, — похвалила она. — Это и впрямь очень крепкая булава.
Сент-Герман испытал огромное облегчение.
— Она защитит тебя. Бей врага первой, не бойся.
Сигарду трясло по-прежнему, но она, пошатываясь, поднялась с пола и принялась раскачиваться, угрожающе щерясь. Воздух с сиплым шипением прорывался в хищный оскал ее рта.
Пентакоста, уже полуобнаженная, сладостно захихикала, когда Беренгар начал мять ее груди, и громко расхохоталась, когда он ударил ее по лицу. Брат Эрхбог, мыча что-то совсем несуразное, извивался на алтаре. Гортанные звуки, что он издавал, исходили, казалось, из глубины его чрева, а не из горла.
Наконец Сигарда перестала раскачиваться и, часто моргая, взглянула на Сент-Германа.
