Эрхбог, попытаться это им объяснить. — Он повернулся к монахам: — Принесите стол и скамьи. Нам сегодня же следует разрешить этот вопрос.
Около дюжины монахов кинулись выполнять приказание. Брат Гизельберт ткнул пальцем в землю под своими ногами.
— Суд будем вершить прямо здесь, вне пределов монастыря, чтобы скверна, исходящая от преступницы, не могла проникнуть в обитель.
День был холодным. Ветер разметал облака по синему небу и был таким свежим, что казалось, будто его порывы нагнетаются крыльями ангелов, преследующих приспешников сатаны. Луг, на котором паслись монастырские овцы, волновался, как море, а само море от берега до горизонта покрылось барашками пены; вдалеке шумел лес, ему вторил немолчный прибой.
Всадники из крепости Лиосан — их было шестнадцать — хмуро поглядывали на монахов. Они не ожидали от этой поездки больших радостей, но все-таки не рассчитывали на столь недружелюбный прием.
— Я сяду рядом с вами, — решительно заявил маргерефа Элрих. — И велю брату Андаху записывать все, что здесь будет сказано, ибо хочу представить материалы этого дела на рассмотрение королю.
— Зачем же записывать? — возразил брат Гизельберт. — Мы это сделаем сами. А брат Дезидир и брат Торберн поедут к епископу, чтобы подробно и без прикрас рассказать ему обо всем. Они оба славятся своей памятью и дали обет Господу не произносить ни единого лживого слова.
— Тем более важно, чтобы брат Андах все записал, ибо его отчет и их рассказы дополнят друг друга, — настаивал маргерефа, складывая руки на закованной в латы груди. — Таким образом мы исключим возможность ошибок или обмолвок.
— Там, где суд вершит Христос Непорочный, ошибок быть не может, — надменно произнес брат Гизельберт и вновь устремил взгляд на сестру. — Это вы, миряне, вечно путаетесь, принимая зов плоти за глас вышней истины.
Ранегунда покраснела.
— Сейчас я как раз и хочу отклониться в сторону от обсуждения высоких вещей и привлечь твое внимание, брат, именно к зову плоти. Мы приехали на лошадях, а они нуждаются в отдыхе и кормежке. Мы просим тебя указать нам место для привязи или поляну, где они бы могли попастись.
— Лучше бы привязать лошадей, — перебил ее маргерефа. — День короток, а до крепости далеко. Время дорого, а на пастбище их придется отлавливать и седлать. Пусть постоят где-нибудь, но до того хорошо бы свести их к воде. — Он помолчал, ожидая, что ему скажут, и, ничего не дождавшись, добавил: — Мы кого-нибудь выделим для присмотра за ними.
Это было неслыханно. В большинстве монастырей лошадьми посетителей занимались послушники. Что он о себе возомнил, этот бывший герефа, а теперь настоятель обители Святого Креста?
— Пусть постоят, — выдержав паузу, уронил брат Гизельберт. — Брат Дионнис укажет вам место. — Он кивнул одному из послушников. — Во имя Господа нашего.
Юноша склонил голову и в знак повиновения подтянул орарь — расшитую крестами перевязь — к шее.
— Во имя Христа, — пробормотал он.
— Герент, — распорядилась Ранегунда, не оборачиваясь, — езжай за ним, а потом займись лошадьми.
— Слушаюсь, герефа, — откликнулся Герент, понуждая свою гнедую покинуть неровный строй конников, все еще остававшихся в седлах.
В воротах показались трое монахов. Они тащили массивный, грубо отесанный стол. Один из них, слегка задыхаясь, обратился к новому настоятелю:
— Куда его ставить?
— Перед воротами, — велел Гизельберт. — А чуть поодаль расположите скамьи для мирян.
Сидя в седле, Сент-Герман наблюдал за происходящим, и то, что он видел, не нравилось ему все больше и больше. Брат Гизельберт намеренно нагнетал обстановку, не проявляя должного уважения к маргерефе и унижая сестру. Такое начало ничего доброго не сулило, и Сент-Герман, положив руку на грудь, с тревогой ощупал написанное им ночью письмо. Он намеревался отдать его отъезжающим в Гамбург монахам, но теперь сомневался в успехе задуманного. Рядом шумно вздохнул сидевший на чалом мерине Эварт. «Вот настоящий счастливчик, — подумал вдруг Сент-Герман. — Помешательство тоже охватило его, но отступило, причем без малейших последствий».
— Что думаешь, иноземец? — спросил неожиданно Эварт. — Каково твое мнение? Чего нам от них ожидать?
— Печально видеть, что ваш бывший герефа столь пренебрежительно относится к своей собственной сестре, — сказал Сент-Герман.
— Печально, — повторил Эварт и, понизив голос, прибавил: — Вряд ли все кончится хорошо.
— Особенно для жены капитана Жуара, — кивнул Сент-Герман. — В этих краях жизнь и так несладка, а ей хотят придать еще большую горечь.
— Вот-вот. — Эварт придвинулся ближе. — Знаете, что я вам скажу? Все всегда кончается плохо, если в спор вступают монахи.
— Да, — кивнул еще раз Сент-Герман.
— Но им не следует задевать маргерефу. Так они доберутся до герцогов и до Пранца, а там, чего доброго, и до самого короля, — прошептал с раздражением Эварт.
— Да, — вынужден был опять согласиться с ним Сент-Герман.
Он по собственному опыту знал, как быстро подчас мелкие распри перерастают в мятежи и восстания, особенно когда к ним примешиваются служители доминирующих религиозных течений. Граф прищурился и устремил взор на серо-зеленые балтийские волны.
Стол наконец поставили на определенное настоятелем место, а возле него расположили четыре стула.
— За стол сядем мы с братом Эрхбогом и писцами, — заявил брат Гизельберт. — Маргерефе, как королевскому уполномоченному, отводится отдельная скамья, установленная напротив. Остальные разместятся на разнесенных по обе стороны стола скамьях. Обвиняемая будет стоять. В отдалении от мирян и от братии.
— Он оскорбляет Ранегунду, — пробормотал Эварт.
— Да, — кивнул Сент-Герман. — Это так.
— Скверное дело. — Эварт нахмурился. — Он должен был дать ей место около маргерефы.
Брат Андах, наклонив голову, вышел вперед.
— Я духовник королевского представителя. Мне подобает сидеть за столом — рядом с вами.
— Хорошо, — сухо откликнулся брат Гизельберт и распорядился: — Принесите для брата Андаха какой-нибудь табурет.
— Я хочу стоять рядом с женой, — решительно заявил капитан Жуар. — Это мое право.
— Мы еще не уверены, достойна ли она быть вашей женой, — отозвался брат Гизельберт непререкаемым тоном. — Вам надлежит сидеть вместе со всеми.
Среди воинов поползли шепотки, а капитан Жуар положил руку на эфес своего меча.
— Она моя жена, и я буду стоять рядом с ней, что бы вы там ни говорили.
— Пусть стоит, — поддержал своего вассала маргерефа. — У него есть такие права. И потом, я уже обещал ему это. — Он повторил: — Пусть стоит.
Брат Гизельберт впервые заколебался, затем пожал плечами.
— Если он желает разделить с ней бесчестье, пусть. — Он перекрестился и сел на стул, знаком велев высокому и широкоплечему брату Аранольту встать у себя за спиной.
Капитан Жуар заметно расслабился и, повернувшись, сказал что-то жене, сидевшей позади него в дамском седле. Та, не выказывая ни малейшего интереса к происходящему, повела плечом и вновь уставилась на черту горизонта.
— Спешьтесь и отведите эту женщину туда, где ей надлежит стоять, — приказал брат Гизельберт и, покривившись, прибавил: — И оставайтесь с ней, если желаете служить дурным примером для находящихся здесь мужчин.
