— Тебя пленили, когда ты вместе с людьми маргерефы Элриха отправилась в Гамбург? — спросил брат Гизельберт.
— Да. Мы ехали без особой опаски, но это было ошибкой, — сказала Мило, и в ее голосе послышалось напряжение. — Мы высматривали в чаще бандитов, а наткнулись на три десятка датчан.
— Произошла стычка? — продолжил допрос брат Гизельберт.
Ответил ему маргерефа.
— Не стычка, а битва, причем жестокая. С убитыми с обеих сторон.
— Тебя взяли в плен бандиты или датчане? — спросил, игнорируя стороннее пояснение, брат Гизельберт.
— Датчане, — почти прошептала Мило. — Их было чересчур много. Они захватили не только меня.
— Это случилось в начале или в конце схватки? — спросил зачем-то брат Эрхбог, хотя было ясно, что в его суждении ничего не изменится, каким бы ни был ответ.
— Ближе к концу. Датчанам удалось расколоть наш отряд надвое. Я оказалась в меньшей его половине, — ответила терпеливо Мило.
— И они увезли тебя с собой в Данию? — спросил брат Андах, пытаясь приободрить ее благожелательностью тона.
— Да. — Мило посмотрела на море. — В Данию. Да.
— И ты стала рабыней? — уточнил брат Гизельберт. — Вот почему тебя в первый раз заклеймили.
Она содрогнулась.
— Да.
— И какую работу тебе поручили? — спросил брат Андах. — Ты ведь что-то делала там, как рабыня?
На мгновение ветер утих, и до слуха собравшихся, заглушая плеск волн и шум леса, вновь долетело пение славящих Господа певчих.
— Я очищала очаг и соскабливала с котлов жир. — Голос Мило звучал совсем тихо. — Там были и другие рабыни.
— А что еще они требовали от тебя? — вкрадчиво поинтересовался брат Эрхбог. — Почему появилось второе клеймо?
На щеках Мило загорелись красные пятна, но выражение лица ее не изменилось: оно оставалось по-прежнему отстраненным.
— Они поступали со мной как с добычей, — сказала она после краткой заминки. — И с другими женщинами тоже.
— То есть пользовались твоей плотью? — бесстрастно спросил брат Гизельберт.
— Да, — отозвалась Мило. — Они сказали, что изобьют меня, если стану сопротивляться.
— И они избили тебя? — спросил брат Андах.
— Да, — был ответ.
— И потом избивали?
— Восемь раз, — сказала Мило. — А до бесчувствия — дважды.
— Вот как? — воскликнул брат Эрхбог. — А кто это подтвердит? И как нам понять, за что тебя били? Может, за нерадивость или за что-то еще. — Он прищурился, осененный новой догадкой: — Скажи-ка, ты каждый раз им сопротивлялась? Или они развратничали с тобой много чаще, чем избивали?
— Чаще, — очень тихо ответила женщина.
Брат Эрхбог возликовал.
— Значит, были моменты, когда тебе это нравилось?
— Я хотела получить передышку от боли, и только. А потом смирилась, иначе они убили бы меня.
Она замолчала и оглянулась, вытянув шею.
— Я знаю, знаю, — сказал капитан Жуар.
Брат Эрхбог решил, что услышанного достаточно.
— Вот оно! — вскричал он. — Она не сумела сохранить целомудрие! И предала и мужа своего, и Христа!
Брат Андах поднял руку.
— У нее не было возможности сохранить целомудрие, но она не предлагала себя этим мужчинам. Насильники избивали ее, не давали проходу. Она просила перевести ее на другую работу и была даже согласна убирать навозные кучи, лишь бы укрыться от них.
— Любая женщина пытается найти себе оправдание, — сказал кротким тоном брат Эрхбог. И обернулся к Ранегунде: — Женщины — вот причина грехопадения всего человечества.
Эти слова переполнили чашу терпения капитана Жуара.
— Ее можно осуждать не более, чем наших рабынь, — заявил он. — Их ведь не считают преступницами, когда мы их берем, не порицают, не топят.
— У них нет мужей, — возразил брат Гизельберт. — Семейный раб — это звучит смехотворно. А стоящая здесь женщина замужем. Она не просто сожительница, а супруга.
Сент-Герман скорбно покачивал головой, наперед зная, что монахи добьются победы. Воздух вокруг уже словно сгущался, образуя смертоносное жало, и острие его приближалось к Мило. Он с тревогой посматривал на Ранегунду. Та сидела в несвойственной ей позе: с неестественно выпрямленной спиной и низко склоненной, словно придавленной тяжким ярмом головой. Капюшон плаща был откинут, узел волос чуть сместился, оголяя затылок и шею, что делало ее трогательно беззащитной. Сент-Герман еще раз вздохнул.
— Сколько мужчин пользовалось твоими услугами? — выкрикнул брат Эрхбог.
— Я не знаю, — равнодушно ответила Мило.
— Несомненно, у тебя должно быть представление, — не отступался брат Эрхбог. — Двое? Трое? Четверо? Говори!
— Я не помню, — повторила она.
И опять над собравшимися пронеслись торжественные звуки молитвенных песнопений. Брат Гизельберт качнул головой и внушительно покосился на лист пергамента, расстеленный перед одним из писцов.
— Ты должна нам сказать — или будешь осуждена.
— Я не знаю, — вновь ответила Мило, уже громче.
И опять брат Андах попытался прийти ей на помощь.
— Братья, — сказал он с мягкой улыбкой. — Она дала мне такой же ответ. Я верю, что ей трудно определить, сколько раз на нее накидывались насильники.
Маргерефа Элрих встал со своего места и, намеренно погромыхивая боевыми латами, большими шагами прошелся вдоль грубо сколоченного стола.
— Она уже трижды сказала, что не знает этого или не помнит. Но утверждает, что сделала все возможное, чтобы сохранить незапятнанной свою душу, несмотря все происки гнусных врагов, пытавшихся, но не сумевших ее осквернить. Чего же вам больше?
— О душе она не говорила, она сказала только, что не помнит число мужчин, тешивших с ней свою похоть, — возразил брат Гизельберт. — И подобная похоть, возможно, возникала ответно и в ней.
— Нет, — подала голос Мило.
— А скорее, она сама ее тешила и вызывала в других, — крикнул брат Эрхбог. — Она солдатка и привыкла к мужской опеке. — Он ткнул в женщину пальцем. — Я утверждаю, что ты отдавалась датчанам, чтобы найти себе опору в чужом краю. Ты ведь не знала, что тебя выкупят, и не могла это знать. Ты думала, что останешься в Дании навсегда.
— Нет, — снова сказала Мило.
— А для меня это очевидно. — Брат Эрхбог прищелкнул от удовольствия языком. — Подобное двоедушие свойственно дочерям Евы, всегда пытающимся склонить сыновей Адама к греху. Ты смогла убедить капитана Жуара в своей невиновности лишь потому, что он тобой ослеплен. Но мы не обольщены
